Сабир Азери - В тупике

— Квартирой доволен?

— Доволен, большое спасибо.

— Ты, кажется, три комнаты получил?

— Три. В центре города. И веранда есть.

— Это, если не ошибаюсь, в старых домах?

— Не ошибаешься.

— Эти старые дома просто прелесть: комнаты высокие, просторные…

Затрезвонил на столе один из телефонов. Фарадж снял трубку.

— Заходи минут через десять, — говоря это, Фарадж Мурадов посмотрел на Кафара, и Кафар встал, едва дождавшись, пока друг положит трубку.

— Ну, так как же, Фарадж? Побеседуешь с моим начальством? — спросил на прощание.

— Посмотрим, что можно будет сделать, — ответил Фарадж, стараясь не встречаться с ним глазами.

Кафар выговорился, излил душу, и теперь ему полегчало — он шел, насвистывая, как всегда, когда у него бывало хорошее настроение. Свистел он, надо сказать, мастерски.

Вернувшись на участок, он не удержался, торжествующе рассказал Ягубу о своей беседе с секретарем райкома. Ягуб мрачно смотрел на него, но не сказал ни слова. Потом исчез куда-то минут на десять — пятнадцать и, вернувшись, беспричинно засмеялся Кафару в лицо. Смеялся и ничего не говорил, только тыкал в его сторону пальцем: ой, мол, не могу без смеха смотреть на этого простака. Удгел он, так ничего и не сказав Кафару.

Его поведение поразило Кафара. Он ничего не понял, но в конце концов опять расстроился и такой вот — огорченный, растерянный, отправился после рабочего дня домой.

Он шел по Приморскому бульвару, вновь перебирая в памяти свои разговоры с Ягубом, с каменщиком Садыгом, с управляющим Исламовым, с Фараджем Мурадовым, — и вдруг странная мысль пришла ему в голову: интересно, пойдет сегодня Фарадж на могилу матери или нет?

Мать Фараджа Лейла-ханум умерла в Баку, и похоронили ее на старом кладбище, расположенном в черте города. Два раза в год — в день ее кончины и накануне Новрузбайрама — Кафар обязательно приходил на могилу Лейлы-ханум, потому что при жизни Лейла-ханум очень его любила, не делала никаких различий между ним и своим сыном и очень переживала за них обоих, пока они учились.

Но однажды Кафара потянуло на могилу Лейлы-ханум в «неурочный» день — стояла зима, было холодно, снежно, и когда он собрался уходить, Фарида удивилась: «Куда-то ты в такую погоду?» — «Я сегодня ночью Лейлу-ханум видел… Знаешь, очень уж она жаловалась, корила меня за то, что я, неблагодарный, совсем забыл ее».

Фарида поморщилась:

— Пусть детей своих призывает, ты-то при чем! Кафар нахмурился.

— Не говори так…

Фарида снова хотела что-то возразить, но Кафар знал, чем ее припугнуть:

— Если тебе приснился покойник, да если к тому же он тебя зовет и ты не помолишься над его могилой или хотя бы не помянешь — плохо может для тебя все кончиться…

— Ну да, плохо! Что там может случиться-то!

— А помнишь, в тот день, на поминках, что молла говорил? Если покойник рассердится — он может прибрать к себе и еще кого-нибудь.

— Это правда? — побледнела Фарида.

— Не знаю, — пожал плечами Кафар. — Молла так говорил… Молла зря говорить не будет…

Фарида взволнованно сказала:

— Иди, конечно, проведай… тебе виднее. — Но не успела дверь за Кафаром закрыться, она в сердцах махнула рукой. — Как же, оценят тебя эти покойники! Ты бы лучше к живым подлизываться научился — хоть какая-то польза была бы…

Он слышал слова жены, но связываться с ней не стал. Что толку отвечать, если Фарида до сих пор не поняла, почему он не забывает Лейлу-ханум, и вряд ли поймет это когда-нибудь…

…Когда он добрался до могилы Лейлы-ханум, то обнаружил, что у изголовья, рядом с бюстом из черного мрамора, уже кто-то сидит. Человек очищал памятник от снега. Кажется, он услышал Кафаровы шаги, потому что вздрогнул и резко обернулся; на какое-то время оба замерли, пристально вглядываясь друг в друга.

Первым не выдержал Фарадж:

— Это ты, Кафар?

Кафар хотел ответить, но сил, чтобы заговорить, у него не нашлось.

— Кафар, — повторил Фарадж, — это ты?

— Да, я, — выговорил наконец Кафар и подошел поближе к могиле.

— Что это ты… здесь, да еще в такую погоду?.. А закурить у тебя не найдется?

— Да ты забыл разве — я ведь бросил.

— Ах да, верно. Черт, проклятое это курево… Я ведь тоже бросил, а вот сегодня, после бюро, опять закурил… Оставил сигареты в кабинете.

Они грустно посмотрели друг другу в глаза. Кафар вздохнул.

— Я вчера видел Лейлу-ханум во сне… Ты что, тоже?..

— Да нет, не в этом дело… Просто… как бы тебе это объяснить… Знаешь, с тех пор, как меня избрали секретарем райкома, у меня как-то незаметно образовалась такая, знаешь, привычка: если что-то очень серьезное случилось, я обязательно прихожу сюда, к маме, чтобы поговорить с ней, посоветоваться… Тебе не кажется это странным, нет? Я знал, что ты меня поймешь. Если я чувствую, что мама согласилась бы со мной — у меня гора с плеч, я себя в десять раз сильнее чувствую, честное слово! Вот и сегодня… Удалось мне вырвать одно… ну, скажем так — прогнившее дерево. Насквозь уже изнутри все иструхлявело, все жучками источено, однако ж стояло… Ветвей у него было много, вот оно и душило ими молодые деревца. Думаю, теперь эти самые отростки ко мне начнут тянуться, попробуют и меня задавить… Ну, да ничего, посмотрим, кто кого? Да нет, я уверен, в худшем случае — смогут только тень на меня бросить, а раздавить — нет, не смогут… Так вот, это гнилое дерево обязательно надо было корчевать, с корнями, брат, выковыривать… И даже если б я знал, что его отростки совсем меня раздавят, все равно должен был эту гнилушку с корнем рвать, чтобы спокойно могло дышать деревце, которое я спас… Понимаешь, ни за что, ни про что хотели впутать в черное дело ни в чем не повинного парня… Вот потому-то я и пришел сюда, Кафар, вот потому-то меня и потянуло к маме…

— Да, покойная Лейла-ханум была очень доброй и справедливой…

Фарадж, словно застыдившись своей откровенности, повернулся к памятнику, снова начал стряхивать с него снег. Думая над словами друга, Кафар зашел с другой стороны, провел ладонью по заснеженным плечам, по волосам мраморной Лейлы-ханум.

И вдруг Фарадж остановился и посмотрел на Кафара. Кафар замер и тоже посмотрел на него… Словно какая-то сила подтолкнула их — они сжали друг друга в объятиях!

Сердца их были полны, и чувствовалось по крепости этого объятия, что сейчас не надо ничего говорить, что слова не нужны — каждый из них не только чувствовал, но даже слышал то, что творилось в сердце другого… И вот теперь Кафар размышлял: придет в этот раз Фарадж на могилу? Будет ли он опять советоваться с матерью?

«Обязательно придет, — старался уверить себя Кафар. — Ведь это же Фарадж! Вызовет к себе Исламова, отчитает его как следует! Это, скажет, серьезное преступление — сдавать недостроенный дом. Получать ни за что, ни про что звания передовиков, премии, обманывать и самих себя, и народ, и государство — это серьезное преступление!»