Сабир Азери - В тупике

На глаза его навернулись слезы. «Тот, кто придумал этот обычай, — подумал он, — проводить ночь последнего звонка на берегу, всем вместе встречать здесь утро, солнце — придумал это замечательно. Ведь, может быть, эти счастливые вчерашние школьники вообще в первый раз в своей жизни видят, как всходит Солнце, как наступает утро. И это утро, наверное, надолго останется у них в памяти…»

…Когда-то в их селе был похожий обычай: полагалось в последнюю среду старого года, в первую ночь нового встречать рассвет — не спать, пока не заалеет солнце!

И каждый в эту ночь давал свой обет. «Я встречу рассвет Новруза — пусть вернутся живыми с войны мой брат, мой муж, мой сын». Или: «Я встречу рассвет Новруза — пусть выйдет замуж моя дочь, пусть не останется старой девой». Или: «Пусть у сына моего родится сын…»

Особенно ему запомнилась одна такая ночь. У средней его сестры был тиф, а мама сказала еще раньше: «Пусть выздоровеет моя дочь, да встречу я рассвет Новруза!»

Сестру лечил доктор Тапдыг. Поэтому в ту ночь они пригласили к себе и доктора Тапдыга. А уже совсем выздоровевшая сестра подавала им за столом.

У них был приготовлен плов и традиционный ха-дик — похлебка из кукурузы, пшена, гороха. Отец пригласил еще своего старого друга — ашуга Абузера.

По обычаю, никто не должен спать в такую ночь, того, кто уснул или хотя бы задремал, девушки в ту же минуту привяжут к стулу, а то пришьют к длинной подушке — мутаке, на которую облокачиваются за дастарханом. А то привяжут к поле чьего-нибудь пиджака веник или ведро и неожиданно окликнут этого человека — тебя, мол, во дворе ждут, вставай, иди потанцуй со своей невестой… И когда этот несчастный вставал с пришитой к его пиджаку мутакой или с ведром, все вокруг разразились громовым хохотом…

А утром, вот в такую же темень, как и сейчас, они всей компанией, во главе которой шагал с сазом в чехле ашуг Абузер, отправлялись к арыку. И когда появлялись первые солнечные лучи, ашуг Абузер доставал из чехла свой саз, начинал играть, а все остальные бросались к воде. Пожилые степенно умывались, молодежь с громкими криками брызгала друг на друга водой.

Старики говорили: «Умывайтесь, дети, умывайтесь. Умывайтесь как следует, и весь год ваши лица будут чистыми, красивыми… И говорите: „Здравствуй, Новый год! Да будет благословен твой приход, Новый год!“»

А потом, танцуя под саз ашуга Абузера (старики танцевали «Рухани», а молодежь — «Яллы» или «Газагы»), они возвращались в деревню. В те дни Кафару почему-то казалось, что и, солнце приходит в мир, танцуя «Рухани», — приходит медленное, тихое, заботливое, как старики.

…Ребята понемногу начали расходиться с берега. Кафар тоже вернулся домой и обрадовался, увидев, что Чимназ с Махмудом уже дома; больше того, с ними пришел и Гасанага. Он и Гасанаге был сейчас рад: столько лет уже парень избегает их дома, а тут пришел. И потом ему хотелось, чтобы Гасанага и его дети подружились — ведь чем ближе будут они друг к Другу, тем лучше: все же, как-никак, он их брат. Правда, дети, по всему было видно, не в первый уже раз встречались с Гасанагой… «Когда, интересно, Фарида успела их познакомить?» — ревниво подумал Кафар.

Гасанага стал высоким, широкоплечим, черноусым красавцем, в движениях его появилась какая-то солидность. Та же солидность сквозила и в его взглядах, его словах.

Кафар пришел на самом интересном месте: Чимназ, стоя между братьями, по очереди кормила их праздничным шоргогалом — соленой лепешкой. Махмуд и Гасанага уже давились, хватит, говорили, больше не хотим, но от этого Чимназ впихивала в них шоргогал еще настойчивее и весело хохотала, глядя на их страдальческие лица.

«Оставь ребят в покое, — ворчала Фарида, — не мучай их, бедных…» А сама при этом тоже смеялась. Улыбнулся этой картине и Кафар.

Глаза у ребят, у всех троих, уже покраснели от усталости, но никто из них, чувствовалось, даже и не помышлял о сне. Они болтали, смеялись по любому поводу. И Кафар с Фаридой, не в силах удержаться, то и дело присоединялись к ним.

И вдруг, подхваченная этим весельем, Чимназ нагнулась к его уху, прошептала:

— Ох, папа, если бы ты знал, что мне подарил Гасанага!

Кафар недоуменно огляделся, увидел вдруг в углу веранды, на стуле магнитофон «Шарп».

— Нет, нет, не это, — остановила его Чимназ. — Это его магнитофон, Гасанаги. Знаешь, какой отличный! Мы всю ночь его на бульваре крутили. Ох, и натанцевались!

— А разве стоматологи в эту ночь тоже не спят? — спросил Кафар у Гасанаги; голос его прозвучал резко, неприятно.

— Да ну, папа! Конечно, последний звонок только для десятиклассников. Но Гасанага тоже пришел, потому что не хотел, чтобы его сестра скучала, понял? Сейчас я тебе кое-что покажу… — Чимназ сходила в свою комнату и вышла оттуда в новеньком лайковом плаще. На мгновение ребята даже перестали болтать; все смотрели на Чимназ — плащ шел ей необыкновенно. Чимназ и сама прекрасно понимала это; от счастья она казалась сама себе легкой, как пушинка — вот-еот вылетит в окно и взмоет ввысь, в голубое небо…

Кафар пробормотал сухо:

— Ну что ж, спасибо. Подарок брата особенно ценен.

— А вот и плов! Как же можно в такой прекрасный день и без плова? — Фарида поставила на стол большую кастрюлю, сняла крышку и оттуда вдруг повалил ароматный пар, да такой густой, что на какой-то миг вокруг ничего не стало видно. — Ну, Чимназ, а где же тарелки, ложки? Зелени почему на столе нет? Разве так полагается за братьями ухаживать?

Чимназ с сожалением сияла лайковый плащ, повесила его на вешалку и в мгновение ока накрыла на стол. Как и положено, подала плов сначала Гасанаге — дорогому гостю, потом отцу с Махмудом и только потом — матери.

Фарида поставила большую вазу с яблоками, грушами, мандаринами, и стол стал совсем нарядным, праздничным, a тут еще и Махмуд принес из холодильника шампанское. Он с оглушительным треском выстрелил пробкой, все снова засмеялись. Махмуд разлил шампанское и сказал:

— А ну, за здоровье нашей сестрички! В честь того, что Чимназ окончила среднюю школу. Ур-ра!

Гасанага тоже закричал «ур-ра!», оба они поцеловали Чимназ — один в одну щеку, другой в другую.

На глазах Фариды навернулись слезы, она смахнула их, тоже поцеловала Чимназ, а потом и сыновей.

— Будь счастлива, дочка, — пожелала она. — Все трое будьте счастливы. И чтобы вот так всегда друг друга любили…

Кафару было приятно смотреть на сына: держит себя совсем как взрослый человек… Правда, Кафар был слегка задет тем, что Махмуд так легко позволил себе впервые в жизни выпить в его присутствии. Но тут же он укорил себя: «Да ты хуже Фариды стал, цепляешься ко всякой мелочи. Разве он ребенок? Ведь не сегодня завтра институт кончит, самостоятельный, считай, человек. Ну и что с того, что он немного шампанского выпьет?»