Иван Щеголихин - Снега метельные

Она часто спрашивала, беспокоясь:

— Нашли отросток?— и через минуту снова:—Ну как, Леонид Петрович?.. Ой, хоть бы нашли поскорее!

Сама себя не узнавала, такая ласковая, заботливая. «Я хорошая, я внимательная,— думала она о себе, как о маленькой.— Ну, посмотри на меня, посмотри, увидишь, какая я хорошая...»

Грачев молчал, пока искал отросток, не выразил осо­бой радости, когда нашел, а искал долго и не без тру­да — лоб вспотел.

— Зажим... Тампон... Кисетный шов,— говорил он ровным голосом.

Не поднимая глаз, он ждал появления ее руки, брал цепким движением, сразу, не плавая пальцами по воз­духу.

«Хоть бы посмотрел, спасибо сказал...»—думала она.

В операционную заглянул пилот, закутанный с голо­вы до пят в белое.

— Я полечу!— басом сказал он.— Погода. А завтра вернусь за вами. Как?

— Через полчаса вместе полетим,— ответил Грачев, не оборачиваясь.

— А больную бросим на произвол судьбы?— тотчас сказала Ирина, будто она тут главная и вся ответствен­ность лежит на ней.

Хирург не ответил. Сразу наплыла обида. Только сейчас она впервые за сегодня вздохнула.

— Шёлк...— услышала она и рассеянно подала игло­держатель.

—Шёлк,— чуть громче повторил Грачев и вернул ей инструмент.

— Надо шёлк, а вы кетгут подаете!— ворчливо ска­зал фельдшер.

Ирина стиснула зубы, наотмашь швырнула иглодер­жатель под ноги и бросилась из операционной, разрывая тесемки халата.

Когда Грачев вместе с фельдшером вошли в прием­ный покой, Ирина сидела у стола, отвернувшись к окну, напряженно прямая, окаменевшая. Где-то за стеной, мо­жет быть, в палате лилась едва слышная грустная мелодия. Ирина ждала гнева Грачева и готова была спо­койно, смиренно с ним согласиться. За неслыханное по­ведение во время операции (сказать точнее, в самом конце операции) такую сестру полагалось по меньшей мере уволить. Так пусть он увидит, как легко она рас­станется с больницей, с работой, как ничто ей не дорого, и она не трусиха. Но она не намерена дальше терпеть его издевательского, умышленного пренебрежения к ней! Она человек, а не букашка.

Под тихую грустную музыку хотелось чувствовать се­бя самой разнесчастной на земле. Что оставалось бы лю­дям в горе, если бы не было музыки?..

Фельдшер глянул на нее враждебно, но и с опаской — неизвестно, что еще может выкинуть эта медсестра с ху­лиганскими замашками. Как она не додумалась еще швырнуть инструментом в хирурга.

— Принесите, пожалуйста, историю болезни,— по­просил Грачев фельдшера и сел напротив Ирины. Столик был крохотный, они оказались совсем рядом, голова к голове.

— Прошло?— негромко спросил хирург.

Она рывком обернулась — Грачев рассматривал кон­чики своих пальцев, бурых от йода. Губы его, как пока­залось Ирине, дрогнули в усмешке.

«Он торжествует, ждет, что зарыдаю сейчас от стыда и отчаяния!»

— Чему вы улыбаетесь?— прищурившись, еле слыш­но спросила Ирина.— Как сатана.

— Сатана?— удивился он и неожиданно рассмеялся. Ирина вскочила, загремев стулом, отпрянула к стене.

— Не-на-ви-жу!— по слогам выговорила она. Лицо ее побелело, ноздри дрожали.— Ненавижу вас!

Грачев растерянно выпрямился, взглянул на нее, уви­дел ее ненавидящие и страдающие глаза, лицо как перед обмороком,— и, наверное, все понял...

От шума проснулся пилот, спавший тут же на клеен­чатой кушетке, и начал тереть щеку. Вошел фельдшер.

Ирина не замечала ни того, ни другого, с открытой яростью ждала, что скажет хирург.

Грачев взял из рук фельдшера историю болезни и на­чал писать. Перо посвистывало в полной тишине.

Ирина вышла на улицу, не надев пальто. Ее охвати­ла студеная свежесть вечернего воздуха, напитанного влажными запахами весны, земли, холодного простора. Продрогнув на ветру, она успокоилась, вернулась в опе­рационную и стала неторопливо собирать инструменты,— блестящие, чистенькие расширители, пеаны, кохеры.

Обратно летели в полном молчании. Почему-то обоим было одинаково грустно.

Она приготовилась к тому, что назавтра ее вызовет главный врач и, как минимум, объявит выговор или пред­ложит подать заявление. Тем лучше, с глаз долой — из сердца вон. Но главный врач ее не вызывал, а утром встретил ее в коридоре Грачев и сказал неожиданно виновато:

— Я чем-то вас обидел? Я этого не хотел, извините, ради Бога. Может, вы меня не так поняли?..

Ирина едва-едва удержалась, чтобы не сказать: «Нет, это вы меня совсем не понимаете. Оттого и обидно».

Теперь он стал здороваться с ней, но этого ей уже ка­залось мало, она только вздыхать стала чаще. И чего-то все ждала, ждала, и верила, что дождется.

Тридцатого апреля на квартире у главврача устрои­ли вечер: встречали Первомай и провожали на целину трех сотрудников больницы. Среди отъезжающих был и Грачев. «Вот и настал момент»,— решила Ирина. За сто­лом она села рядом с Грачевым, а когда выпили за здо­ровье, успех и счастье новых целинников и включили ра­диолу, пригласила Грачева на танец. Танцевал он плохо, но ее предложение принял — была не была! Она никого не замечала, ей казалось, что они вдвоем в каком-то пустынном зале, хотя в квартире было тесно и людно.

— Долго вы еще здесь пробудете?— нетерпеливо спросила она.

— Да нет... Пора домой. Сашка ждет,— ответил он сбивчиво.

«Все еще ничего не понимает, не подозревает,— отме­тила Ирина.— Но скоро поймет, скоро!»

Смолкла радиола, и Грачев стал прощаться. Старуш­ка санитарка из операционной прослезилась, запричи­тала:

— Ой, сыночек ты наш, да куда же ты едешь! Да еще с малюткой, с дитём малым.

Ирина первой вышла из дома, притаилась в тени то­поля па той стороне улицы. Вскоре все толпой вышли провожать Грачева.

Она не знала, что сказать ему, не было ни мыслей, ни слов, одно только желание — остановить его. А даль­ше судьба подскажет.

Наконец он распрощался со всеми, оторвался от про­вожающих и быстро зашагал к автобусной остановке. Она догнала его, окликнула:

— Леонид Петрович...

Он остановился, обернулся к ней и,как ей показа­лось, обрадовался.

— Я не хочу с вами прощаться,— сказала она почти шепотом, взяла его руку, прижала к своему лицу и заплакала.

Он беспомощно переминался с ноги на ногу и бор­мотал:

— Не надо, Ирина Михайловна... Успокойтесь, по­жалуйста...

Было еще не поздно, мимо проходили люди и смотре­ли на них.

— Я поеду с вами... Хоть на край света... Я вам не бу­ду мешать, увидите...— выговаривала она сквозь слезы.

Он погладил ее плечо, успокаивая, а ей еще больше хотелось плакать, хотелось умереть от горя.

—Успокойтесь, возьмите себя в руки!— сказал он требовательно.— Никто вам не запрещает ехать. Давай­те обсудим. Билет вы взяли?..

Когда они пошли, дорогу перебежал ободранный ве­сенний кот. Ирина в ужасе отпрянула, потом трижды по­вернулась вокруг себя.