Иван Щеголихин - Снега метельные

На следующую лекцию по анатомии Ирина собира­лась с особой тщательностью, сходила в парикмахер­скую, дома долго маячила перед зеркалом, примеряя бе­лый халат и накрахмаленную шапочку. В аудитории за­няла свое обычное место, но перед самым звонком вдруг разволновалась и на глазах у всех неожиданно пе­решла в последний ряд.

«Человек потерял равновесие»,— вспомнила она лек­цию о центре тяжести.

С галерки она пристально следила за Беспаловым, уверенная, что он ее не видит. Заметил ли он ее отсутст­вие в первом ряду? Сегодня он острил и отвлекался от темы больше обычного. Возможно, так ей показалось, она ведь не считала количество его острот на прежних лек­циях. Просто на него нашло вдохновение.

Заметил или не заметил? Ирина избрала утешитель­ный для себя вариант: заметил, но сделал вид, что ему безразлично. Из аудитории он вышел, как всегда, пря­мой, надменный, не обернулся.

«Бог знает, что ты о себе возомнила. Да он уже забыл про тебя! Мало ли у него всяких-разных, таких вот мимо­летных встреч со студентками. Чего ради он должен именно тебя выделять из числа всех?..»— думала Ирина, а в глубине, в самой глубине сознания шевелился чер­тик: а кого же еще, если не меня? Не может такой вос­питанный, такой умный человек говорить каждой встречной и поперечной о своей холостяцкой жизни.

Воспитанный, деликатный, человек науки... Так он и вел себя с ней, воспитанно, деликатно, и нечего горо­дить семь верст до небес. Она помогла ему во время за­чета, он ее поблагодарил, довез до дома. Воспитанно, де­ликатно, все чин чином. А если ты сама втюрилась в доцента Беспалова, так нечего его винить. Не ты первая, не ты последняя, в него весь курс влюблен. «Ишь, цаца какая самонадеянная!..»

Самокритика помогла. На следующей лекции Ирина уже спокойно сидела в первом ряду на прежнем месте. Она относится к Беспалову с уважением,— этого достаточно и ему, и ей. Он и не думал за ней ухаживать, поскольку старше ее лет на пятнадцать по меньшей мере. Посерьезнее надо жить, построже к себе относиться.

Как только Беспалов вошел в аудиторию, он сразу на нее посмотрел — Ирина не сомневалась,— улыбнулся ей и дружески кивнул. Студенты это заметили (Ирина не знала, что девчонки уже шушукаются по этому пово­ду). У Ирины запылали щеки. До самого звонка она не могла сосредоточиться, плохо слушала, ничего не запи­сывала, рисовала в тетради чертиков и — ждала. Неиз­вестно чего конкретно, просто ждала и верила, что до­ждется. Когда раздался звонок п конце лекции, Ирина подняла глаза на Беспалова и увидела, как он легонько кивнул, приглашая ее подойти.

— Помогите мне, пожалуйста...

Сам он понес таблицы, а она взяла заспиртованное в кубической стеклянной банке человеческое сердце. В ка­бинете с черепами он спокойно и просто предложил ей поехать за город в воскресенье.

— Мне кажется, вы смелая. Я научу вас водить ма­шину. Нельзя отставать от эпохи. Говорят, жена иран­ского шаха сама самолет водит.

Ирина представила себя за рулем — в голубой коф­точке, с пышными, рыжими волосами — и сама собой восхитилась.

Поехали за город. На большом пыльном пустыре, где никто не мешал, Ирина пересела за руль. Она вроде бы точно выполнила все его команды, но машина почему-то сильно дернула с места, рванулась. Ирина не успела и глазом моргнуть, как машина проехала весь пустырь, и вдруг по днищу что-то гулко ударило, будто там взорва­лась бомба. Ирина выпустила баранку, в страхе замаха­ла руками. Двигатель заглох.

— Ничего, бывает,— сказал Беспалов.— Не огорчай­тесь.— И поцеловал Ирину в утешение.— Когда сердце борется с разумом, то разум уступает, потому что он умнее.

— Не хочу я водить машину,— сказала Ирина.— Это не для меня.

Она ждала другого. И дождалась...

Свадьбу устроили на квартире Беспалова. Стол ло­мился от всякой всячины, но гостей было немного, во всяком случае, из студентов — никого, а из преподава­телей пришли двое, муж с женой. Что-то торопливое, как показалось Ирине, было в этой свадьбе, что-то нервозное. За столом мать Ирины всплакнула, должно быть, не совсем одобряя выбор дочери — слишком велика была у молодых разница в годах. Или материнское сердце что-то чувствовало неладное.

Очень скоро между ними начались нелады, пришли обиды большие и малые. Видно, слишком привыкли они оба жить только для себя, особенно он. Ирина не знала, с чего именно началось вдруг охлаждение к мужу, порой даже отвращение. В каждой мелочи он поучал ее, урезо­нивал, приструнивал и легко доказывал, что она не права в том-то и в том. Правота его прямо-таки угнетала Ири­ну. Ни в чем он не ошибался, все умел предусмотреть, а ее изобличал постоянно в легкомыслии, в каких-то мелких промахах, высказывал свои замечания умно, язви­тельно. Ирине тошно становилось от его правильности, его умения все замечать и давать оценку. Она злилась, что не в состоянии никому, и прежде всего себе, доказать, какой он мелочный, какой он ничтожный человечишко. И самое ужасное было в том, что он совсем не изменился, он и прежде был таким, только она сама раньше стави­ла ему плюсы там, где теперь появились минусы. Сначала она гордилась тем, что они не пошли расписываться. Они люди современные, без предрассудков, отлично понима­ют, что никакой документ не в силах скрепить чужих и разных, как не в силах разлучить близких и любящих. Беспалов, вероятно, стеснялся идти в загс с девчонкой, да и не скрывал этого: «Хорошо было во времена Пушкина: тройка, ямщик, заброшенная церковь и сребролюбец священник. Браки совершаются на небесах...»

Однако очень скоро Ирину стал оскорблять тот факт, что они не пошли в загс. «В чем тут дело?— недоумевала она.—Ведь я не признаю этой казенщины, этой формаль­ности, но почему это меня задевает?!»

Если бы он теперь предложил пойти зарегистриро­ваться, она наверняка отказалась бы. Но сам отказ до­ставил бы ей удовлетворение и, наверное, принес бы спокойствие. Но Беспалов не предлагал. Любитель по­рядка в мелочах, он забывал о вещах более важных.

Она перестала ходить на лекции по анатомии. Теперь ей казалось, что он играет за кафедрой, как плохой ак­тер. А эти простаки, наивные дети, в сущности, все еще слушают его с раскрытым ртом. Неужели и она была такой же дурой, как все?

Когда она возвращалась из института, он, не стыдясь перетряхивал ее сумку, просматривал все подозрительные бумажки. А на ее возмущение не обращал внимания, доказывая, что в каждой семье должно быть доверие друг к другу. «А доверие, дорогая, зиждется на про­верке».

«Череполог»,— с презрением думала Ирина. Она уже знала, что с помощью своей уникальной коллекции он собирался сделать переворот в антропологии, но во­время спохватился и защитил кандидатскую по вариаци­ям бронхов в детском возрасте. Не один раз приходил на память и тот день, когда она несла из аудитории банку с заспиртованным сердцем; теперь она не могла изба­виться от ощущения, что в груди ее мужа такое же непо­движное, синюшное сердце.