Иван Щеголихин - Снега метельные

На четвертый день в поселке стало известно, ме­тель захватила в кольцо бригадный стан неподалеку от Камышного. Оторванные от мира 120 человек сбились в тесных землянках. У них была кухня — вма­занный в глину котел, были дрова и уголь, но не было продуктов, их едва хватило на первые два дня. На третий съели всё, что собрали из личных запасов —ло­моть сала, краюху хлеба, пачку сахара, консервы. Но брюхо злодей, старого добра не помнит. Стали варить пшеницу и ели ее из кружек, из солдатских котелков и прямо из котла. Утешали себя байками и анекдотами. На четвертый день снова варили пшеницу, проклинали погоду и ждали примет ее улучшения.

Их было сто двадцать душ, и никто всерьез не думал о гибели, хотя уже появились больные, несколько чело­век мучились животами. Они терпеливо ждали спасения, верили, про них помнят и придут на помощь любой ценой. Тем не менее, жевать пшеницу и томиться в зем­лянках с промерзшими стенами было не сладко.

В Камышном на автобазе борт к борту стояли бесполезные сейчас машины. Шофера, слесари, ремонтники сидели в тихом гараже у костра и курили, когда вошел Николаев с двумя парнями из райкома комсомола. Они сняли шапки, выбили снег о колено, шапками отряхнули валенки. Возле костра, не спеша, расступились, примолкли. Пахло гарью, жженой резиной и дустом.

— Товарищи, на втором стане сидят наши рабочие, сто двадцать человек,— сказал Николаев —У них нет продуктов, нечего курить, появились больные.

Эти трое, Николаев с двумя комсомольцами, соверши­ли в сущности подвиг — прошли от поселка до автобазы. Почти километр в пургу. Они обошлись без посыльных, явились лично, чтобы показать, насколько важна задача.

— Там нелегко,— негромко продолжал Николаев.— Хотим с вами посоветоваться, товарищи, как оказать по­мощь второму стану.

...Может быть, потом, спустя годы, когда жизнь на целине устроится, секретарь райкома не будет принимать личного участия в подобном деле, найдут другой, может быть, даже более оперативный способ убеждения и свя­зи. Но сейчас, когда целинная жизнь только налажива­лась, всем и каждому приходилось в любом важном деле принимать участие лично...

Шофера пока молчали. Николаев не приказывал, не доказывал, не взывал к совести. Они молчали из чувства собственного достоинства.

— Газик райпотребсоюза пробивался целые сутки,— сказал комсомольский секретарь белорус Гулькевич.— Не мог пробиться. Шофер передал по рации из совхоза имени Горького, что застрял, заблудился.

— Надо было ДТ-54 послать,— сказал один из шо­феров.

— На газике только па охоту ездить, зайцев гонять,— отозвался другой.— При ясной погоде.

— Мы не можем оставить в беде наших товарищей,— продолжал Николаев.— Надо пробиться к ним и как можно скорее. Давайте вместе прикинем, кому из самых смелых и надежных ребят мы поручим этот ответствен­ный рейс.

— А чего тут прикидывать,— слегка вызывающе проговорил Сергей Хлынов.— Лично я не прочь размять­ся. Думаю, братва со мной по мелочам торговаться не станет.

— Спасение людей — не мелочь,— холодно осадил его Николаев.

— Я это так, к слову,— хмуро оправдался Хлынов.— Короче, я готов поехать.

Он шагнул вперед. Вслед за ним, как привязанный, шагнул и Курман Ахметов.

— Вдвоем поедем. Для страховки.

Курман с лета перебрался в Камышный вместе с Оксаной и уже тремя детьми, тремя всадниками. Именно из-за них они сюда и переехали. Тот памятный день — первые роды Оксаны — оставил глубокий след в сердце Курмана, и он все ждал случая, чтобы перевезти семью поближе к хорошим медикам. Так будет всем спокой­нее — и Курману, и Оксане, и самим медикам.

— Медлить нельзя, товарищи, дорога каждая минута. Кто может поехать немедленно?— спросил Николаев, будто не слыша ни Хлынова, ни Курмана.

— Да и я могу, только тулупчик дайте!— послышался голос.

За ним другие:

— Тулупчик без возврата...

— И полбанки.

— Для компресса...

— Но мы же первые вызвались,— повысил голос Сергей.— А-а, не доверя-яете,— злорадно протянул он, догадываясь.— А штрафных, между прочим, посылали на передовую, да еще в самое пекло.

— Штрафных посылали,— негромко повторил его слова Николаев, пристально глядя на Хлынова, видимо, колеблясь.

— Значит, договорились!— Сергей притворно сладо­стно потянулся над костром, даже зевнул слегка.— Едем, Курман. Только трактор давайте, Юрий Иванович, вер­нее будет.

Не прошло и часа, как друзья на тракторе ДТ-54 с прицепом подъехали к складу райпотребсоюза. Они легко выпросили пол-литра водки на дорогу — оттирать конечности на случай обморожения, тут же хватили по глотку-другому, нагрузили в прицеп мешки с продукта­ми, укутали их брезентом и затянули веревками.

Возле больницы Курман попросил друга остано­виться.

— Живот скрутило, Сергей, зря я водки хлебнул. Минуту подожди, проглочу пару таблеток бесалола, и тронемся,— бормотал Курман, становясь на гусеницу и стараясь не корчиться, но Сергей видел, ему больно. Летом Курман два раза бросал курить из-за обострений гастрита, но так и не бросил.

Сергей несколько мгновений сидел неподвижно, без­думно, потом глянул на больничную дверь, давным-давно знакомую ему, еще с той поры. Вывеску со змеей и ча­шей занесло снегом, косо, как плиту на кладбище, и только остались на виду четыре буквы «Боль...»

Сергей посидел, посидел, вздохнул, выжал конус и повернул трактор на дорогу.

— Прости, Курман, не обижайся,— сказал он вслух.— Нельзя больному ехать в такой рейс.— И еще раз вздохнул с облегчением, ему хотелось побыть одному, ехать, ехать и ехать...

Последнее время Сергей полюбил одиночество. Само­любие не позволяло ему скисать на виду у всех, подда­ваться тоске. Брось, скажут, пропадать из-за бабы (при­чину-то знали все, не утаишь), будут еще их десятки в твоей жизни, молодой и веселой. И Сергей бодрился, старался не подавать виду, работал так же, как работал прежде, и жил вроде бы так же, балагурил, посмеивался над растяпами. Но тоска мучила, клонила голову к земле.

Ирина упрямо его сторонилась. А он терпеливо ждал от нее вестей, надеялся на ее решение. Он, конечно, знал, что она ушла от мужа (да и кто этого не знал!), но как теперь всё это понимать — то ли она ушла, что­бы сойтись, наконец, с ним, то ли он просто-напросто стал причиной скандала, развода, причиной ее страданий, в конечном счете. Там ведь еще и сын остался. Говорят же, когда горе стучится в дверь, любовь вылетает в окно. В таком положении он не мог требовать свидания, как прежде, настаивать, надоедать ей, самолюбие мешало ему стать приставалой. Он ждал. А она не давала о себе знать.

Курман видел, Сергей не в себе и переживал за друга. Он и сочувствовал ему, и злился оттого, что ничем не может помочь. Злился на хирурга, на Ирину, на само­го себя. Взрослые, серьезные люди, а не могут найти выхода.