Иван Щеголихин - Снега метельные

— У одной кровь не подходит, а другой торопится поскорее руку отрезать,— мрачно проговорил Курман.

— Зря вы так,— отозвался Николаев.

— Вот вам и кривотолки,— беспомощно сказала Же­ня.— Леонид Петрович, может быть, другого хирурга вызвать?

— Да, лучше другого,— поддержал Курман.— Вам тоже будет спокойнее.

— Я уже пытался, сообщил в область. Но хирурга не будет. Самолетам не дают погоду. К тому же там пони­мают, операция не сложная, а всех наших сложно­стей...— Хирург помолчал, едва заметно смешавшись, откашлялся и твердо закончил:— Всех наших сложностей им не передашь.

— Леонид Петрович, я сказала о другом хирурге, что­бы успокоить вот этого товарища! Не подумайте...

— Дело в том, Женя, что каждая минута промедле­ния...— начал хирург, но Курман перебил его тоскливым голосом:

— Ну, зачем обязательно руку отнимать?!

— Обязательно. Иначе он умрет через три дня.

— Нет, не умрет. Не может этого быть,— упорство­вал Курман.— Раз и руку в таз — это легко. У меня отец на фронте точно вот в такую картину попал. Ногу под танк засунул и отморозил, вернее, под танк попал... Резать надо, говорят врачи. А отец против. Другого хи­рурга вызвали, он запретил отнимать. Теперь отец жив-здоров, не калека совсем. Видите, как может быть? А то­гда была война, некогда было рассуждать. Сейчас мирное время, целина... Нет! Я, как его друг, как его, можно сказать, брат,— против! Самолеты не ходят, трактор пройдет, лошадь пройдет, я сам поеду! Давайте трак­тор!— он повернулся к Николаеву, глаза его загорелись новой надеждой.

— А сам Хлынов согласен на операцию?— спросил Николаев.

Грачев ответил, Хлынов в тяжелом состоянии, почти без сознания.

Курман лихорадочно привстал, полный решимости.

— Я знаю, в медицине есть закон!— горячо загово­рил он.— Без разрешения родственников операцию не делать.— Он рывком стянул с себя телогрейку, шагнул к вешалке, но, увидев там белые халаты, вернулся, бро­сил телогрейку на табуретку, сверху шапку и сел на нее.— Так я говорю, правильно? Не разрешаю, как род­ственник.

«Какой ты родственник?!» — в сердцах хотелось во­скликнуть Жене, но она сдержалась. Может быть, у Хлы­нова никого нет, ни отца, ни матери, она же не знает, и этот парень ему как брат.

Но ведь и она не чужая для Сергея, не посторонняя.

— Повторяю, Хлынов погибнет, если мы не сделаем ампутацию гангренозной руки,— сдерживаясь, прогово­рил хирург.— Повторяю, самолеты не ходят. Хирурга из Кустаная мы дождемся при хорошей погоде. Он успеет к похоронам. Я понимаю, больной может не согласиться на операцию,— это его право. Он может даже расписку дать, что отказывается от ампутации. Расписку мы по­дошьем к истории болезни для оправдания. А что мы по­дошьем к своей совести через три дня? В конечном итоге, все друзья и родственники окажутся в стороне, и только мы...— Леонид Петрович кивнул на Женю,— в бороне. Буду ампутировать без вашего согласия.

— А я выйду за порог и крикну ребятам: Сергея Хлы­нова тут прикончить хотят!— Курман побледнел еще больше.— Так они вашу больницу по бревнышку раста­щат.

— Как ты смеешь!— вспылила Женя.

— Не все же такие родственники,— холодно вставил Николаев.— Безответственные.

— Я помню своего отца!— вскричал Курман.

— С вашим отцом случай исключительный. Один из ста. Но ведь другие раненые именно врачами спасены, согласитесь,— убеждал Николаев.

— Тут такой узелок...— попытался оправдаться Кур­ман.— Их трое, понимаете?

— Да, нас трое,— согласился Леонид Петрович.— Об этом я и скажу сейчас Хлынову. Нас трое: ты, я и смерть. Исход будет зависеть от твоего выбора, на чью сторону ты станешь, Сергей Хлынов?

Курман опустил голову, еще больше насупился.

— Время идет,— проговорил Леонид Петрович.— Вы согласны, Курман Ахметов?

Курман посидел, посидел без движения, затем молча приподнялся, достал из-под себя шапку, расправил ее и положил на стол.

— Вот!

— Что это значит?

— Говорите с ней,— Курман показал на шапку.— От­ветит — режьте.

–– Шапка существует только для головы,— терпели­во заговорил Николаев.— Но голова существует не толь­ко для шапки. Если вы так настаиваете, Ахметов, что ж, поговорим с шапкой. Ты хочешь, чтобы тебя снимали перед гробом друга? Ты хочешь, чтобы весь Камышный и «Изобильный» шли в процессии за машиной, на которой будет лежать Хлынов ногами вперед?

— Я и так уже виноват перед ним!—вскричал Кур­ман.— У меня живот скрутило, он меня пожалел, один поехал. Лучше меня режьте! Сергей, он такой... за любо­го жизнь отдаст.

— Другие тоже способны на жертвы, Курман, доро­гой,— с мягкой укоризной заговорила Женя.— Зря ты в чем-то подозреваешь хирурга, не доверяешь нам. Ты ведь сам знаешь, как два года назад Леонид Петрович спасал твою жену и твоих детей. Он послал к тебе самого дорогого для себя человека. В метель с Хлыновым, ты же знаешь об этом, Курман.

— Я понимаю... Я все понимаю,— с горечью, едва слышно проговорил Курман.— Но я не могу... Что он мне потом скажет!

— Мы ему скажем, Ахметов, что вы настоящий друг!—твердо сказал Николаев.— И он вам скажет спа­сибо. Идемте.— Николаев взял его за руку, но Курман вырвал руку, закрыл лицо и заплакал.

— У меня отец с фронта... без ноги пришел! Я ему десять лет... каждое утро костыли подавал! «Балам, аса таякты акель».—«Подай костыли, сынок». А кто Сергею поможет? Ни жены, ни детей... Я понимаю, я все пони­маю... Я вам верю, но лучше бы мне умереть.

Курман стянул со стола шапку, начал вытирать ею слезы.

— Вы не верите в своего друга, Ахметов. Да он с од­ной рукой сделает в тысячу раз больше, чем другие с двумя. Он — герой. И он должен жить, должен!

Николаев подошел к вешалке, снял халат и набросил его Курману на плечи.

Женя смотрела на Николаева и думала, что и он тоже был бы хорошим хирургом и как хорошо, спокойно с ним бы вместе работалось и жилось...

Грачев молчал. Жене показалось, он ждал такого момента, чтобы все по­няли, увидели, насколько он великодушен, принципиален, спокоен и уверен в благополучном исходе дела. Он мог не настаивать на операции в таком положении, и через три-четыре дня уже ничто бы не спасло Сергея.

Хлынова Женя увидела в операционной. Лежа на ка­талке, он повернул голову в ее сторону, заросший, пуга­юще на себя непохожий, и улыбнулся ей бледно-серыми губами.

— Здравствуй, Женечка...— с натугой просипел он.

По глазам его Женя поняла, Сергею легко и спо­койно на душе, только трудно сейчас сказать, отчего это. Наверное, оттого, что он выполнил свой долг, он довез продукты до бригадного стана, и все те­перь об этом узнали. И еще оттого, что остался жив, а всё остальное — мелочи... Он видел, слышал друзей и знакомых и знал, они его не покинут.