Иван Шамякин - В добрый час

Максим насторожился, потрясенный глубокой печалью, звучавшей в её голосе, когда она пропела последнюю строчку. Голос её задрожал, как будто песня эта была о ней самой.

И ему показалось, что она и в самом деле заплакала. Он тихо окликнул:

— Лида.

Она не отвечала, продолжала петь, но уже без слов, одну мелодию, и нельзя было понять, то ли она не знает конца, то ли слова о том, как мать выбрала другого, не нравились ей.

Смолкла песня за рекой — умолкла и Лида.

Максим снова окликнул её;

— Лидия Игнатьевна!

Она быстро повернулась.

— Послушайте, Лесковец, вы меня простите, но мне не спалось, и я слышала ваш разговор с отцом.

— А-а, — растерянно протянул он.

— Скажите, вы действительно её любили? Максим ответил не сразу.

— Любил.

— Так почему же так вышло? — Не знаю.

— Не знаете? Бедненький… Все знают, один он не знает. А сейчас?

— Что сейчас? — Голос его стал холодным и грубым.

— Любите вы Машу?

Он коротко хмыкнул.

— Сейчас для меня остались одни воспоминания…

— Так скоро?

Максим не ответил. Лида подождала и, не дождавшись ответа, другим, лукаво-ласковым голосом спросила:

— Что же вы хотели мне сказать, Максим Антонович? Но поймать его ей уже не удалось. Он отлично знал её характер и ответил также с иронией, с насмешкой:

— Что у вас великолепный голос и что вам больше подошла бы профессия, актрисы, чем учительницы.

— Благодарю, — Лида поднялась. — Пора спать. Спокойной ночи, — и ушла в ту сторону, где, в ночной темноте ещё тлели красные угли костра.

Максим остался сидеть на берегу»

На заседании правления в Добродеевке должен был обсуждаться план уборки урожая, и Маше захотелось послушать, как будут разрешать этот важный вопрос в лучшем колхозе, чтобы перенять опыт и перенести его в свою бригаду, в свой колхоз.

Заседание было многолюдное, как вообще все заседания и собрания в «Воле». Колхозники заполнили просторное помещение новой колхозной конторы, ещё не законченной, с незастекленными рамами, без двери в будущий кабинет председателя, с дырами в полу и потолке в тех местах, где должны быть поставлены печи.

До начала заседания, пока Лазовенка, Ладынин и Шишков, склонившись над столом, о чем-то совещались, было шумно; так бывает всегда, когда собираются люди, связанные общим трудом, общими интересами, до мелочей знающие жизнь друг друга.

Но как только Василь, с карандашом в руке, встал, сразу установилась тишина. Маша с гордостью за него подумала, что у них в колхозе Лесковцу всегда стоит немалых усилий утихомирить людей в начале собрания. Она невольно залюбовалась мужем. Он говорил спокойно и, должно быть, намеренно негромко, — так, что те, кто стоял у дверей, напряженно вытягивали шеи. Однако никто не крикнул «громче», как это обычно бывает, когда у ораторов не хватает голоса. Все слушали молча. Голос Василя постепенно крепчал, старики отнимали ладони от ушей. Он прочитал план подготовки, утвержденный на одном из предыдущих заседаний, месяца два назад, и коротко рассказал о его выполнении — о ремонте конных жнеек, о строительстве крытых токов, о машинах МТС, которые будут работать на уборке.

— Урожай мы вырастили, товарищи, неплохой.

— Добрый урожай, что там говорить! — перебил его бригадир Вячера.

Василь, оглянувшись на Ладынина, улыбнулся:

— До хорошего урожая нам ещё далеко, товарищи.

— Далеко? Ишь ты!.. А это ты знаешь, что отцам нашим и не снился такой урожай, — возмутился Мина Лазовенка. — Ты скажи, что не всякий год такой удается.

— Не мешай, батя… Вашим отцам не снился, а мы ещё и не такой увидим. И притом выращивать мы его будем в любой год. Но урожай этого года может действительно в масштабе нашего района стать хорошим… — Василь сделал паузу, оглядывая колхозников, — в том случае, если мы соберем его своевременно и без потерь. Хороший урожай зависит не только от хорошего посева, удобрений, присмотра, но и от хорошей уборки. Уборка — дело сезонное, убрал своевременно — выиграл, пропустил время — проиграл. Вот это мы не должны забывать. Ни на минуту, товарищ Гоман, — повторил Василь, повернувшись к бригадиру строительной бригады.

Тот подскочил на месте как ошпаренный:

— Опять Гоман! Везде Гоман!

— Шум и гомон! — крикнул от дверей, какой-то молодой шутник.

Там засмеялись.

Василь постучал по столу карандашом:

— Словом, если через два дня не будет закончена постройка тока в третьей бригаде, и в самом деле будет шум и гомон, уважаемый Иван Иванович. Не забывай о предупреждении, которое мы тебе сделали…

— Прикинь ещё один денек, Василь Минович, — вытирая рукавом лысину, плаксиво попросил Гоман.

От дверей снова прокатился дружный смех.

После выступления председателя отчитывались бригады.

Маша, как только начал говорить Михей Вячера, сразу же насторожилась. Все, что он говорил о подготовке бригады к уборке, очень мало походило на тот отчет, который она готовила для своего правления.

Вячера, по сути, делал доклад. Начал с того, что охарактеризовал весь бригадный массив в целом и каждый участок и культуру в отдельности.

Все у него было подробно и научно обосновано и подсчитано. Он уверенно называл дни когда можно будет начать жать рожь на бугре, ячмень — на торфяниках, пшеницу — за сосняком. В соответствии с этим у него был составлен план уборки, в котором все было рассчитано до мелочей: затрата трудодней на каждую культуру и на каждый рабочий процесс, необходимое количество людей, коней, жнеек, даже серпов, кос и граблей.

Бывший партизанский командир говорил об уборке, как о наступлении, план которого составлен с учетом возможностей каждой боевой единицы, каждого человека и машины. Все в этом плане было предусмотрено — любая неожиданность и случайность.

Слушали Вячеру внимательно. Маша даже ревниво подумала, что более внимательно, чем Василя. Бригадир третьей бригады Артем Городец, молодой парень с болезненным лицом, что-то быстро исправлял в своей толстой тетрадке, спешно перелистывая странички. Он подносил ко рту химический карандаш, и на губах его все больше и больше расплывалось фиолетовое пятно. Маше тоже захотелось записать главное из плана Вячеры, чтобы завтра по этим заметкам составить такой же план для своей бригады. Она достала из кармана маленькую записную книжку, но, увидев, что несколько человек поглядывают на нее с непонятной усмешкой, застеснялась, повертела книжечку и незаметно спрятала её в рукав.

Вячера критиковал строителей за недоделки на току, кузнеца — за плохой ремонт конных жнеек, предъявлял требования правлению, просил помочь людьми.