Анатолий Климов - Северные рассказы

— Уйдите, куропатки!

И они разбежались, боясь этого мальчика, страшного в справедливом гневе.

После этого случая в тундре стали с уважением произносить имя Ваули Пиеттомина, а факторщика прозвали «Худым котлом».

Оскорбленный купец потребовал от рода выдать обидчика исправнику для наказания. Собрались на родовой совет все охотники и оленеводы родов стойбища. Вызвали к костру Вавлю и потребовали правдивого рассказа о происшествии. Когда юноша кончил рассказ, старейший в роду Каменная Голова — князь и законник вдруг спросил:

— А ты, мальчик, не врешь?

— Купец не так говорку кладет.

Гневом зажглись глаза у Вавли. Он шагнул совсем близко к костру, присел к огню я положил свою левую руку в пламя. Огонь жадно набросился на сухую оленью шерсть одежды.

У костра наступила сразу гнетущая тишина. Даже трубка мира, обходящая беспрестанно рты, замерла у кого-то в поднятой руке и погасла. Слышно было, как весело потрескивает в огне шерсть...

В этой тишине из темного угла быстро вырвался вдруг человек и, схватив Пиеттомина за руку, отдернул ее от огня.

— Ты говоришь правду, друг, — сказал он. — Мы верим тебе.

— Верим!

— Правду!

Очнулась вдруг толпа.

— У меня в роду не было лжецов, — спокойно проговорил Пиеттомин, пряча обожженную руку, и ушел с совета.

На мороз за ним вышел человек, выдернувший его руку из костра. Когда нюга упала за ними, чужой человек сказал Вавле:

— Меня зовут Майри Ходакам, будь мне другом, — и протянул Вавле нож с рукоятью и ножнами из мамонтовой кости.

Они обменялись подарками. Так они стали друзьями.

Ко времени, к которому относится наш рассказ, город-крепость Обдорск имел за собой уже более двухсот лет существования, он считался старым городом, хорошо укрепленным и обстроившимся. До этого долгое время Обдорск являлся подсобной «крепосцой» к главному опорному пункту царской колонизации на Ямале — городу Березову (Армут-Вош). Но с проникновением в глубь тундры казаков и «казенного и торгового люда» влияние Березова как административного центра на Ямале ослабевает. Наряду с этим, Обдорск приобретает все более и более прочные позиции и, наконец, окончательно выходит из-под влияния Березова в самостоятельный город. В Обдорске имеют местопребывание исправник, акцизный чиновник, контролер, священник и повивальная бабка. Помимо этого, здесь постоянно живут полсотни казаков, целая свора попов-миссионеров из братства Св. Гурия, полдесятка купцов и во всю свирепствует «остяцко-самоедская управа» (суд).

С внешней стороны Обдорск тех времен имел весьма неказистый вид. Десятка три занесенных до труб домов зырянских и русских и маленькая церквушка. На площади перед часовней стояла заржавелая от давнего неупотребления старинная пушка-пищаль, и на высоком берегу реки Полуй [16]кое-где еле держались полуразрушенные невысокие бревенчатые стены с бойницами.

В начале 1839 года Обдорск был несказанно удивлен и испуган: тобольский наместник, прослышав о ненецком восстании, вот уже белее десяти лет безнаказанно свирепствующем в Обдории, после многих витиеватых «доносов» дьяков и жалоб князя Василия Тайшина, страшно разгневался на обдорского исправника и сменил его с должности. Вскоре появился новый исправник, которому было строжайше предписано немедленно искоренить волнение и наказать атаманов его — Ваули и Майри Ходакам. Исправник приехал и сразу же круто взялся выполнять предписание. Но что сделает мерзляка Скорняков с полсотней казаков против «оравы язычников», как он выражался.

— Где я буду его искать? — жаловался он своему приятелю, березовскому мещанину по торговым делам Николаю Нечаевскому. — Вот ты живешь здесь пять годов и говоришь, не найти его в тундре. Легче, говоришь, иголку в сене найти, нежели Ваули в бездорожных снегах. А что я буду делать? Как его схватить, стервеца, прости ты меня, господи!

— Да, Владимир Александрович, его словить — легче ветер в поле схватить. Намедни остяк сказывал — у Каменного Пояса разбойничает...

— То-то и есть! — горячился Скорняков. — А давно ль у Надым-реки был? Эвон где!

— Сказывают, у Пояса настиг Вавля князя Василия Сэротетто и отдал его жизнь пятерым каким-то ненцам. Мстили они ему, что ли, не ведаю, но по древнему своему дикому обычаю сняли волосы с кожей вместе с головы, но жить оставили. Для позора вечного.

— Ну, косоглазый разбойник, погодь — изловлю, шкуру сдеру, смирю, — обещал исправник. — Но как взять его? Вразуми меня, Николай Николаич.

— Сила здесь, Владимир Александрыч, не при чем. Сила— она дура. А ты хитростью, умом обойди его. Многие из них падки до водки — подкупи, не жалей и побрякушек, отдай! Приволокут живо. Особливо разговор говори с теми, кто побогаче...

Огнем метался мятежный Ваули Пиеттомин из конца в конец тундр Ямала со своей могучей вольницей. Куда б ни приходил — везде встречала его беднота восторженно и радостно. Шарахалась во все стороны от него богатая родовая знать, хороня оленьи стада. Но он неизбежно находил их (вся тундра помогала ему), отбирал оленей и раздавал беднякам.

...Сколько радостных, счастливых лиц. Даже дымный чад костров кажется не таким едким. Даже скупая, холодная, как кусок льда из полярных морей, луна сегодня улыбается по-особенному. Но кто это хмурится там в почетном окружении у главного костра? Кто этот высокий человек с черными, как полярная темень, волосами, с голубыми и чистыми, как детство, глазами и волевым очертанием губ? Кто он? Почему лежат перед ним нетронутыми вкусные оленьи кости с лакомыми мозгами?

— Ваули, — обращается к нему ненец справа, — почему не выпьешь мозг из кости? Какая росомаха пробежала по твоим слопцам, съела приманку и обмочила след? Разве это твое горе? — шутит охотник.

— Нет, Майри, — отвечает тот, которого назвали Ваули, — промысел выдался хороший... Но ту ли дорогу гоняем мы [17], эту ли тропу...

Неожиданно в полосу огня входят один за другим пять ненцев. Среди веселого застолья, говора и шуток пришедшие выглядят хмуро, лица их торжественны, сутулые фигуры на коротких изогнутых ногах не сгибаются.

Пиеттомин замолчал и, подождав, пока последний из пяти пришельцев появился на свету костра, спросил:

— Почему пятеро мужчин из рода Нырмы Тырово не пьют оленьей крови и не греются у костра?

Пришельцы молчали.

— Говори ты, — указал Вавля на самого молодого бойкого и резвого парня.

— Здесь пять без одного старших сыновей моего отца, — ответил он. — Как будет говорить младший за весь род? Старший будет говорить...

— Пусть так, — одобрительно улыбнулся Вавля. — Уши наши открыты, Алику, — обратился Вавля теперь уже к крайнему с мужественным лицом и жесткими глазами человеку.