Илья Зверев - Второе апреля

— А ну, давайте отсюда!

— Ай бег ю пардон! — говорит честный деятель зарубежного кино. — Ай эм сорри!

— Нечего, нечего, — говорят контролерши.

Прогрессивный мастер экрана в сердцах восклицает: «Вот чертовы бабки!» и уходит к своим девчонкам, которые, затаив дыхание, ждали в уголке результатов эксперимента.

Словом, тут нужны проницательность, мудрость, знание света и людей, сила, твердость характера, и все это в таком количестве, что дай бог самому министру охраны общественного порядка (бывш. внутренних дел).

... И вот представьте себе, я сам, собственными глазами видел, как в Дом кино прошел безбилетник.

Он не выдавал себя ни за сценариста Д. Храбровицкого, ни за сына Алова и Наумова, ни за Витторио де Сика, ни за Лоллобриджиду. Он вообще ничего не говорил и никаких мандатов не показывал.

Просто взял и прошел. Прошел в своем колючем, даже на взгляд, бобриковом полупальто, которое в провинции зовется «москвичкой», хотя в Москве и не носится вовсе. И контролерши не то чтобы пропустили его, но как-то отстранились. Что-то в них дрогнуло перед его железной уверенностью в своем праве.

И сам директор Дома кино, смуглый красавец, заметил непорядок. Вошедший явно не принадлежал к кругам, близким к кинематографии. Но он не шмыгнул в толпу под ледяным директорским взглядом, не стал искательно улыбаться и умоляюще моргать. Он остановился и смотрел спокойно и как-то даже сердито. Директор вдруг засмеялся и махнул рукой.

У вошедшего было все, что положено богатырю: ножищи, ручищи, шея, широкая и мощная, как нога в бедре, большая запорожская голова, подстриженная «под бокс». Все у него имелось, что положено богатырю. Кроме роста. Роста он, правда, был небольшого.

Отдав «москвичку» в раздевалку и пригладив пятерней чубчик, он обратился ко мне (просто потому, что я стоял рядом):

— Они еще не приехали? Они через этот вход пойдут?

Я не знал. Тогда этот удивительный человек вернулся к дверям и спокойно спросил у старушек с галунами:

— Через какой вход они придут?

И те почему-то не удивились, не рассердились, не сочли это неслыханным нахальством со стороны безбилетника.

— Вот через тот... Через вот тот... — ответили старушки в два голоса. — Там есть особый вход, служебный.

— Пойдем, — сказал он мне, будто старому знакомому. — Может, встретим их.

Я забыл объяснить, — а это очень важно, — что за просмотр был в тот вечер в Доме кино. В тот вечер должны были впервые показывать фильм о космическом полете. И сюда должны были прибыть космонавты, которые и сами еще не видели этого фильма.

Мой спутник сказал, что он приезжий. Из Восточной Сибири, из поселка Тимбуны. Фамилия его Петрухин, и работает он в шахте по крепежному делу. Еще никто в Тимбунах не видел космонавтов, вот сейчас он будет первым.

И точно, по широкой белой лестнице, окруженные взбудораженными деятелями кино, спустились в фойе космонавты (только трое, остальные почему-то не пришли). Петрухин сделал шаг к подполковнику с маленьким шрамом над бровью и сказал:

— Здравствуйте, Юрий Алексеевич.

— Здравствуйте, — сказал Гагарин.

Они были одного роста... Они постояли секунду друг против друга — первый человек с земли, увидевший космос, и первый человек из Тимбунов, увидевший космонавта. А потом все пошли дальше, а мы остались.

— Вот! — сказал Петрухин, а потом мы пустились бежать на второй этаж, чтобы захватить места в зале. Конечно, никаких мест уже не было... Даже в проходе люди стояли тесно, дыша друг другу в затылок:

И вдруг где-то впереди, почти у самой сцены, поднялся знакомый звукооператор и помахал мне рукой: «Есть одно». Я стал пробиваться к нему. Петрухин за мной.

Мне достался приставной стул в проходе. Вернее, полстула. Поскольку нельзя было не посадить рядом с собой Петрухина.

На сцене, озаренной белым пламенем юпитеров, выступали космонавты. Они рассказывали про свои потрясающие полеты и про то, как выглядит оттуда наша Земля. Гагарин говорил спокойно и веско, как на сессии Верховного Совета, Попович — весело и бойко, с разными прибаутками, словно бы в кампании за столом. А Николаев, по-моему, немного стеснялся. Мне так показалось...

Каким-то извиняющимся голосом он рассказал между прочим про свое возвращение из космоса. Только он, облетев вокруг земного шара около двух с половиной миллионов километров, приземлился и сбросил свои оранжевые космические доспехи, как к нему на парашюте спустился кинооператор. И этот кинооператор стал просить и умолять, чтобы он, Николаев, снова оделся, потому что зрителям так будет интереснее.

— Я тогда отказал ему, — совсем виновато проговорил Андриян и добавил, чтоб его не очень осуждали:

— Я тогда, по правде говоря, сильно устал... Но теперь, конечно, жалею, что отказал, потому что он же не для себя просил...

Тут к нам на колени плюхнулся толстый дядька в замше со стрекочущей кинокамерой в руках. Он поерзал немного и переместился в глубину ряда на руки к какой-то панбархатной даме. Та завопила.

— Тихо! — сказал Петрухин. — Человек на работе, можете вы понять. Мы сидим тут и смотрим... А другие тоже надеются увидеть. Хотя бы в кино.

Потом был перерыв, и наш друг звукооператор потащил нас в фойе. Мы немного погуляли, разминая затекшие ноги, потом приткнулись у стенки.

Петрухин все время как-то ошалело вертел головой. По-моему, его волновало обилие знакомых лиц в толпе гуляющих. Даже у себя, в Тимбуновском клубе горняков, он вряд ли видел столько знакомых лиц. И он сперва не понял, что это артисты, снимавшиеся в кино. Тут гуляли положительные герои, счастливые в любви, созидательном труде и битвах с консерваторами и в крупных открытиях. А с ними, иногда даже под ручку, прохаживались оттклкивающие кинозлодеи со шпионскими, бюрократичкскими и немецко-фашистскими физиономиями. И первые беспринципно обнимали вторых. Чирикали красавицы. И Петрухин, наконец сообразив, в чем дело, засмеялся. А про одну кинозвезду с распущенными волосами (фасон «Колдунья») он сказал с большим чувством:

— Красивая! И волосы какие... Как у Леонардо да Винчи!

Потом он увидел буфет и временно покинул нас. Вернулся с двумя большущими пакетами.

— Все-таки хорошее в Москве снабжение, — сказал он серьезно. — Не сравнить, как у нас. Я вот конфет набрал. Сверху шоколад,внутри вино или что-то такое... У меня пацаночка восьми лет еще такого не видела.

Тут загремел звонок, и мы опять пошли в зал.

Это был хороший фильм, лучше прежних. Потому что в нем было не так много парада, и диктор не очень орал, и, главное, подробно был заснят удивительный труд космонавтов.

Петрухин уважительно крякал, глядя на адскую многоступенчатую карусель, вращавшуюся как-то сразу во все стороны. Потом космонавта кружила центрифуга. Потом была сурдокамера-ящик, до краев наполненный тишиной.