Илья Зверев - Второе апреля

Тете Мане, как дважды Герою, был положен бронзовый бюст. Согласно Указу, его должны были поставить на родине награжденной, а именно в населенном пункте Гадоновке.

Когда бюст был готов, его принимала совхозная комиссия в составе директора Федора Панфилыча, Раи и самой тети Мани. Считалось, что это просто формальность, так как все уже утвердил какой-то художественный совет. Но все равно комиссия заседала долго. И тетя Маня все допытывалась, почем такой памятник.

— Не памятник, а бюст, — в пятый раз сказал ей директор. — Монумент трудовой славы.

— Все одно, — махнула она рукой, — Больше тыщи стоит.

— Сто десять тысяч, — сказал он. — Но ведь плохо же сделано. Не похоже...

Действительно, в важной бронзовой тетке (точная колхозница с плаката «Укрепляйте кормовую базу!») никак невозможно было узнать Марию Прохоровну — эту маленькую подвижную старушку, высушенную солнцем почти до невесомости.

Но тетя Маня испугалась, что вот такие страшные деньжищи плачены, и умоляла ничего не переделывать, не вгонять казну в новые расходы. Может, это и правильно, сказала она, чтоб памятник («Бюст», — устало заметил директор)... чтоб памятник имел воспитательное значение. А то сделают, как есть: шкура до кости... Кого же можно воспитывать на таком примере?.. Не-ет, этот, который лепил, знает свое дело.

И Рая, после своей истории с портретистом Бардадынном, не стала соваться в художественный спор, а только сказала, что бюст тети Манин, и как она хочет, так пускай и будет...

А через месяц состоялось открытие... На затянутой кумачом трибуне стояли разные представители. У каждого в руке было по красной дерматиновой папке с лысеющим золотом букв. Они потели в своих велюровых шляпах, переминались с ноги на ногу и ждали очереди говорить речи.

Все-таки это был удивительный праздник. Старые люди говорили, что и в довоенное время, и в революцию, и при царе Николае не выпадало в Гапоновке таких праздников.

Конечно, никто не скрывает, в церкви тоже бывало иногда исключительно торжественно и красиво! Но там при всех свечах, и золотой парче, и великолепном пении чествовали бога и святых — лиц, никому в точности не известных, заслуги которых, может быть, даже были и выдуманы. А тут — и оркестр духовой музыки, и эта кумачовая трибуна, и эти представители, важные, как министры (с которыми гапоновцам, правда, не случалось еще встречаться), и эта гордая статуя, похожая на адмиральский памятник в областном городе... все это в честь тети Мани, хорошо всем знакомой, стоящей в своем платочке вот тут же, поблизости...

Ее можно и за рукав потрогать, к ней можно завтра зайти попить чайку (если она против тебя ничего не имеет), ее заслуги до малейшей тонкости в Гапоновке известны и отчасти принадлежат всем прочим гражданам поселка, до последнего винзаводского бондаря...

И представители с трибуны хотя и не так хорошо знали про тети Манину жизнь и труды, тоже говорили прекрасные и возвышенные слова. Про то, что она своим самоотверженным трудом вписала золотые страницы, что она является инициатором и запевалой, награждена орденами, медалями, выбрана в Верховный Совет и дважды удостоена Золотой Звезды «Серп и молот».

Жалко, правда, что все почему-то говорили про тетю Маню одними и теми же словами. Это было даже удивительно: и облисполком, и бесстрашные моряки Черноморского флота, и пионеры школы имени Павлика Морозова, и садвинтрест, и Петр как парторг совхоза. Все одними и теми же словами!

Тетя Маня стояла, оттесненная мужиками в самый угол трибуны. Она все это слушала с удовольствием, но как-то несерьезно, посмеиваясь, как девчонка, которую вдруг ни с того ни с сего все стали величать по имени-отчеству.

Потом она сама говорила речь.

Тетя Маня вдруг строго посмотрела на бронзовую однофамилицу, на представителей в шляпах, на земляков (и, в частности, на Раю) и сказала:

— Я всегда желала, чтобы был какой-нибудь смысл в моей жизни. И я теперь своим сынам желаю того же самого. И всем присутствующим...

После тети Маниного митинга в конторе был устроен ужин (или, как Петя выражался, банкет) для гостей и местного актива.

Рая туда идти не хотела, стеснялась своего, уже очень заметного живота. И Петр сказал:

— Как хочешь, Раечка... Тем более и пить тебе вредно.

Но только она пришла домой и прилегла на диван, прибежала посыльная из конторы: «Там кто-то приехал, вас требуют».

Рая покорно оделась, пошла. А там такая неожиданность: Костя Сергиевский. Тот самый передовой шахтер — кучерявый чубчик, нос лопаткой, губы как у Поля Робсона на картинке.

Этот Костя приехал как делегат от своей области на торжество, но малость опоздал, — бюст уже открыли.

За столом Костя, чтоб поддержать донецкую марку, выпил, наверно, десять стопок. И перед тем как опрокинуть каждую, он подмигивал Рае и говорил: «За вашего будущего... Хай растет счастливый». Это он про ребенка, который должен родиться.

Потом он вдруг пожелал посмотреть Раин косогор.

— Навестим рабочее место! — сказал он. — Сделаем ответный визит короля.

Второй секретарь райкома товарищ Гришин вызвался отвезти их на своем «козлике», который он называл «Иван-виллисом» и лихо водил сам.

Рая очень боялась, что после героической темнотищи, пылищи и грохота подземной лавы, после этой невероятной машины с клыками и пиками, виноградник Косте покажется ерундой, каким-нибудь парком культуры и отдыха.

Но Костя смотрел на все серьезно и почему-то грустно. Хотя смотреть на сухом и раздетом зимнем винограднике было почти что нечего.

— Все руками? — спросил он.

— Нет, что вы, — бодро сказала Рая. — У нас в совхозе тракторов разных сорок две штуки и машин грузовых пятьдесят шесть (ей не раз случалось выступать на темы механизации). И самолет можем вызвать для опрыскивания...

— Да, — сказал Костя. — Конечно.

Он нагнулся и, поднатужившись, поднял из штабеля железобетонный столбик для подвязки лоз.

— Пуда три? А? Сами ставите?

— Сама, — ответила Рая. — Какая же тут может быть техника?

— Ясно, может быть, — сказал товарищ Гришин, который до райкома работал в МТС инженером. — Весь цикл уже создан, я читал в «Технике — молодежи».

— А, — сказал Костя, и вдруг стало заметно, что он здорово выпил. — Вы меня, конечно, извините, товарищ секретарь, — но плохо же мы наших женщин жалеем. Мы им — вот так должники!

Он опять посмотрел на Раю.

— Вот у нас в шахте тоже... Разве для девчонок дело — вагонетки задом толкать или под землей в этой пыли работать, среди матюков и опасностей, в этих телогрейках и штанах ватных. Вот она видела.

Рая кивнула: да, да, видела... и попробовала перевести разговор на другую тему. Но не удалось.