Илья Зверев - Второе апреля

Каждому лестно, конечно, целый час побыть как бы восьмиклассником. Тем более что всем до черта надоели эти дурацкие сочинения на тему «Делу время — потехе час» или изложения по картинке «Три богатыря».

— А.М. Горький, 1868-1936, — торжественно сказала Людмила и осмотрела сквозь свои толстые очки всех ребят, словно бы ожидая чего-то. Ребята знали, чего ей надо, и сделали вдохновенные лица, как на фотографии «Встреча московских писателей с коллективом завода «Каучук»».

— «Песня о Буревестнике», — продолжала она еще торжественнее и, немного полистав книгу, нашла нужную страницу:

Дочитав до конца, она сказала:

— Достаньте тетрадочки и запишите: 1) чайки — интеллигенция, которая не знает, к кому ей примкнуть; 2) гагары — существа, боящиеся переворота, мещане; 3) волны — народные массы; 4) гром и молния — реакция, которая пытается заглушить голос народа; 5) пингвины — буржуазия; 6) Горький — буревестник революции. Записали? Положите ручки. Калижнюк, ответь нам: кто такие чайки?

Коля лениво выбрался из-за парты, подумал, покряхтел:

— Ну, они, эти, ну, которые культурные...

— Ты хочешь сказать, интеллигенция? Правильно, садись.

Тут ей на глаза попалась Машка, которую прямо корчило от этого разбора.

— Гаврикова! — крикнула Людмила. — Ты что вертишься? Может быть, тебе неинтересно?

Это был риторический вопрос (они это уже проходили, например у Некрасова: «О Волга, колыбель моя, Любил ли кто тебя, как я?»). Риторические вопросы задаются просто так, на них нет необходимости отвечать. Но класс требовательно смотрел на Машку.

— Неинтересно! — сказала она именно таким голосом, каким в свое время Галилео Галилей утверждал, что земля вертится.

— Может, тебе вообще в школу ходить неинтересно?

— Вообще интересно.

— Значит, только на мои уроки?

— Да.

Машка только молилась, чтоб Людмила не была дурой и не спрашивала об этом остальных. Потому что тогда — страшно подумать, что начнется. Но Людмила была...

— Может быть, вам всем неинтересно?

— Всем! — заорал класс. — Всем!

Людмила долго стучала портфелем по столу, но класс орал: «Всем! Неинтересно! Всем! Неинтересно!» Прибежала Марья Ивановна, завуч.

— Что тут у вас происходит? — спросила она строго. Машка, считавшая себя виноватой, сказала:

— Людмила Прохоровна спросила нас, интересно ли на ее уроках. А я ответила...

— Мы ответили, — заорал класс — Мы все...

— Идите все сейчас же по домам. И снисхождения не ждите! За такое хулиганство придется отвечать. — Она говорила строго, но как-то неуверенно, многим показалось, что она не очень сочувствует Людмиле, а кричит просто так, по должности. — Это позор всему классу, всему шестому «Б»! Докатились!

В скверике, напротив школы, провели летучее совещание.

— На что она сдалась, такая правда, от которой всем хуже? — сказал Коля.

Это был риторический вопрос. Но ему ответили. Юра Фонарев ответил. Он горел в цейтноте (до кино еще надо было забежать домой, забросить портфель, выпросить денег), но уйти он не мог.

— От правды не хуже, а труднее. Но в конце концов лучше...

— В конце концов? А завтра, когда наших родителей призовут под ружье? Завтра как будет, лучше или хуже?

— А тебя батька лупит? — уныло спросил Колю Сашка Каменский, которого, по всей видимости, лупили.

— Не лупит, но нудить начнет. «Я в твои годы жмых ел, я в твои годы заплаты носил, землю пахал на коровах». Лучше бы дал корову, и я б пахал, чем эти разговоры...

— Ничего, завтра уже будет не Второе апреля, как-нибудь выкрутимся, — сказал Ряша, имевший большую власть над своими родителями. — Обойдется. Признаем ошибки...

— Так что, значит, завтра опять врать? — ужаснулась Машка. — Выходит, все наши мучения пропадут зря!

— Тогда давайте хоть напишем в «Пионерскую правду», — попросила Кира Пушкина. — Начнем соревнование. За присвоение звания «Отряд совестливых».

— Заткнись, — сказал Коля. — Надо ее, и правда, переизбрать к черту. А брехать завтра обидно, — выходит, в самом деле все мучения зря!

... Вечером Машка читала про закон Архимеда. Отец лежал рядом на диване в подтяжках и тоже читал.

— Что в «Вечерке»? — спросила его мама.

— Ничего... Гражданка Безденежных А.Л. разводится с Безденежных М.С... — Ее можно понять, — сказала мама со значением.

— Вечно эти твои намеки, — вздохнул папа. В коридоре зазвонил телефон.

— Это Ковалевский, — сказал папа с мстительным торжеством. — А ты, конечно, забыла про него поговорить...

— Маша, меня нет дома! — закричала мама. Машке много раз случалось выполнять такие поручения, но ведь сегодня было Второе апреля.

— Слушаю. Дома. Мамочка, тебя к телефону...

— Скажи, что я только что ушла, к Поповым, минуту назад.

— Я не буду врать!

— Как ты разговариваешь с матерью?!

Мама сделала лицо «для гостей» и взяла трубку.

— Михал Петрович, миленький, я вот только сейчас собиралась вам позвонить. Ничего пока не получается...

Мама вернулась в комнату, тяжело дыша, и, сверкая глазами, как артистка Мордюкова, закричала:

— Так, по-твоему, я лжица? Да?

Странное какое-то слово подвернулось ей. Наверно, такого слова и нет вовсе. Но, конечно, бедная мамочка...

— Нет, я не считаю тебя лжицей. Но просто мы решили в школе больше не врать. И я ничего не могла сделать.

— А я, по-твоему, хотела соврать?!

На это Машка просто не знала, что ответить, поскольку мама все-таки была дома и все-таки просила сказать, что ее дома нет... Она беспомощно посмотрела на папу.

Папа, как всегда, оказался на высоте. Он все-таки был кандидат философских наук и что угодно мог объяснить.

— Ты не поняла. Мама просто не хотела расстраивать человека. Бывает такая вещь, ложь во спасение.

— Во спасение кого? Себя? — спросила Машка и ужаснулась, что все у нее сегодня как-то грубо получается, хотя она совершенно этого не хочет.

Мама заплакала, а папа сказал, что Машка еще слишком мала, чтобы судить о таких вещах, а тем более подвергать допросу с пристрастием взрослых. И вообще, ей пора спать, потому что самые благородные идеи не освобождают человека от необходимости трудиться, ходить на работу. А для Маши ее работа — школа, а в школу надо вставать в полвосьмого...

Когда Машка ушла в свою комнату, папа и мама стали ругаться громким шепотом. Он сказал, что Маша уже взрослая девочка и нельзя при ней устраивать подобных сцен.

— А без меня можно? — закричала Машка из другой комнаты. — Я же все слышу. Эх, вы...

— Подслушивать низко, — сказала мама и закрыла дверь. Но Машка не подслушивала, просто было слышно.