Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

— Чудак какой-то! — вспомнил про скотника Афоня. — Пристал тоже с сочными кормами...

— А Кузнечик-то каков! — улыбнулся Степа. — Еще бы Букашкой назвали!

На конюшне они узнали, что «ходок из Кольцовки» уже заходил сюда, устроил коням полный осмотр, а сейчас председатель артели повел его смотреть машины.

В машинном сарае Афониного отца тоже не оказалось.

Но сразу уходить отсюда ребятам не хотелось. Вдоль стен стояли смазанные дегтем плуги, прикрытые брезентом сеялки, жатки, сенокосилки...

— Кольцовка-то побольше Дубняков будет, — заметил Афоня. — А собери все машины — и то столько не наберется.

В углу сарая мальчишки увидели приземистый трактор с высокими задними колесами, с широкой грудью радиатора, похожей на пчелиные соты.

Подтолкнув Афоню к трактору и немного щеголяя своими познаниями, Степа принялся объяснять, что этот трактор уже не американский, а наш, советский, ленинградского завода «Красный путиловец», мощность его пятнадцать лошадиных сил, и он может тянуть два плуга.

— А что с вашим «Фордзоном»? — спросил Афоня. — Так утилем и останется?

— Обещали починить шефы, — сказал Степа. — Ждем вот... А ты почему в тракторный кружок не записался?

— Не до того мне, — вздохнул Афоня.

Не утерпев, Степа забрался на холодное железное сиденье трактора и потрогал застывшую баранку:

— Газануть бы сейчас!

— Тебе газанут! — Афоня оглянулся по сторонам. — Слезай скорее!

Наконец ребятам повезло: они нашли Василия Хомутова в колхозном амбаре. Подвернув рукава шубы, Василий загребал из сусеков полные пригоршни ржи, овса, гречихи, пересыпал зерно с ладони на ладонь, наклонялся к нему, чтобы лучше рассмотреть, вдыхал его запах.

Особо заинтересовало Афониного отца льняное семя. Скользкое, золотистое, оно вытекало из ладоней, как вода, и Василий вновь и вновь погружал в сусек руки.

— Доброе зерно, отменное! — бормотал он. — Я, пожалуй, возьму на разживу щепоточку.

— Сделай одолжение! — Председатель артели, пожилой бритый мужчина в полушубке, свернул из газеты фунтик и, наполнив его льняным семенем, с улыбкой протянул Хомутову.

Василий убрал фунтик в карман. И тут в дверях амбара он заметил Афоню и Степу.

— Вас откуда принесло?

— А мы тебя ищем! — с обидой сказал Афоня. — Ушел, ничего не сказал... Мамка с ума посходила...

И он, подмигнув Степе, принялся расписывать, как кольцовские мужики и ребята всей деревней разыскивали отца по лесам и оврагам. Ради такого случая из города вызвали даже милиционера с собакой-ищейкой. Не забыл Афоня рассказать, как они со Степой всю дорогу до Дубняков шли пешком, сбили ноги, поморозили носы, истратили последние деньжонки.

— Ну, ну... — сконфуженно затоптался на месте Василий. — Я ж передавал — жив, здоров. Зря там переполошились.

— И совсем не зря! Уйди я или мамка — ты что бы стал делать? — продолжал донимать отца Афоня и наконец строго спросил: — Когда домой тронем?

— Теперь можно и домой... — Василий покосился на председателя артели, еще раз окинул взглядом сусеки с зерном и чуть приметно улыбнулся. — Теперь можно...

Из амбара все пошли к правлению колхоза. Степа шагал позади всех и вглядывался в знакомые места. Все ему здесь было памятно и дорого. Вот старый парк, где он бегал с сестренкой, вот сквозь деревья виден бывший помещичий дом... В нем когда-то находилось правление коммуны. Степа помнит, как отец, с молотком в руках поднявшись по лестнице, прибивал к стене дома железную вывеску и кричал ему: «Эй, коммунар, смотри вверх! Правильно прибиваю, не перекосил?»

А вот и она, железная вывеска.

Только надпись на ней немного другая:

Правление дубняковской сельскохозяйственной артели «Заре навстречу».

Но последние два слова те же, что и при отце, — написаны крупными красными буквами и хорошо заметны издали.

Перед домом на заснеженной поляне, заслонив полнеба, одиноко высится могучий раскидистый дуб. Он жестко шелестит бурой, пожухлой, еще не успевшей облететь листвой, словно зовет мальчика подойти поближе.

Степа поискал глазами тропинку и, не найдя ее, полез к дубу прямо через сугроб. И сразу же ноги его выше колен провалились в рыхлый снег.

— Куда тебя понесло? — оглянувшись, спросил Афонин отец.

Но Степа ничего не слышал.

Придерживая валенки за голенища и с усилием вытаскивая их из сугроба, он как одержимый шаг за шагом вспарывал снежную целину. «Забыли... никто и не ходит», — подумал мальчик.

Но вот ноги его нащупали что-то твердое — тропинка!

Узенькая, припорошенная мягким снежком и почти неприметная для глаза, она тянулась от дороги к дубу через весь сугроб.

Степа выбрался на тропинку — как же он ее не заметил раньше. Значит, ходят люди, помнят...

Мальчик, притопнув валенками, стряхнул снег и с облегчением прибавил шагу.

Председатель артели понял Степу.

— Пойдемте, Василий Силыч, — позвал он Афониного отца и свернул на тропинку. — Это вам тоже посмотреть надо.

А Степа был уже около дуба.

У подножия дерева, до половины занесенный снегом, виднелся невысокий дощатый обелиск. На верху его была укреплена пятиконечная звезда, вырезанная из жести.

Степа притоптал снег вокруг обелиска и поправил прислоненный к нему заиндевевший снопик ржи.

Искристый колючий иней покрывал обелиск, мешая разобрать надпись.

Степа наклонился, смахнул варежкой иней, потом несколько раз провел голой теплой ладонью по дощатой стенке обелиска, и на ней четко проступила надпись:

К могиле подошли председатель артели и Афоня с отцом. Прочтя надпись на обелиске, Василий медленно снял шапку и посмотрел на Степу. Тот стоял, плотно сжав губы, устремив глаза в одну точку, забыв надеть на закоченевшую руку варежку.

— А ведь это сынок Григория Ефимовича, — шепнул Василий председателю артели, показав глазами на Степу. — У нас живет, в Кольцовке.

Утром председатель артели распорядился запрячь в возок лучшую лошадь и доставить Василия Хомутова с ребятами в Кольцовку. Всю дорогу Василий дремал или, молча потягивая самокрутку, вглядывался в накатанную до блеска дорогу, в синие дымки над избами, в снежную слепящую светом даль за очередным увалом.

Ехали быстро и первую остановку сделали только в Пустоваловке. Пока ребята закусывали в чайной, Василий куда-то исчез и вернулся минут через двадцать. Волосы у него были подстрижены «под кружок», борода и усы аккуратно подправлены.

— Так-то вот... ходоки! — Василий загадочно усмехнулся. — Живем, значит, хлеб жуем...