Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

«Присосался, клещ, — вздохнул Степа, закутываясь с головой в одеяло. Идти ему никуда не хотелось. — Вот просплю весь день, — вяло подумал он, — все и забудется». Да и какое ему до всего этого дело? Ну, приняли Ворона в артель — и приняли. Они же взрослые, у них свои головы на плечах, а он всего лишь мальчишка, школьник, залетная птица в деревне. В конце концов, ему здесь и жить-то недолго. Кончит седьмой класс, уедет в город, поступит куда-нибудь в мастерскую или учеником на завод.

Его размышления прервал Афоня Хомутов. Все эти дни после пожара он жил в общежитии и даже питался в школьной столовой. Сейчас Афоня вернулся после завтрака и поставил на тумбочку возле Степиного изголовья полную миску с гречневой кашей-размазней, выложил хлебную пайку и крошечный бумажный фунтик с сахарным песком.

— Заболел, что ли? — спросил он. — Ешь вот — двойную порцию тебе раздобыл... А жалко, что заболел. Такой день сегодня...

Степа высунул голову из-под одеяла:

— Какой такой?

— Лошадей на общий двор сводят! — оживленно пояснил Афоня. — Колхозники-то за дело берутся. Теперь артель не только на бумаге числится... — Он поглядел в окно и заторопился: — Ты лежи, ешь, а я побегу. Мне к отцу надо. Сейчас лошадь к Ковшову поведем.

— Это зачем? — насторожился Степа.

— Ну и дрыхнешь ты знатно! Так все на свете проспать можно! — засмеялся Афоня и рассказал, что вчера на собрании, когда Степа уже ушел, колхозники решили обобществить лошадей, и Илья Ковшов предложил до постройки новой конюшни свести лошадей к нему во двор.

— К Ворону?! — вскрикнул Степа. — И все согласились?

— А что ж такого? Он теперь член артели, дядя Илья. И двор у него просторный, теплый...

Степа сбросил с себя одеяло, схватил штаны и рубаху.

— Куда? — удивился Афоня. — Раз болен, лежи. Чаю могу принести...

— Нет уж, — сказал-Степа, торопливо одеваясь. — Сам говоришь, такой день сегодня...

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Афоня.

Они вышли из общежития вместе. Афоня направился к избе Игната Хорькова, где сейчас жили его отец и мать, а Степа зашагал к дому своего дяди.

У двора с распахнутыми настежь воротами толпились взрослые и ребятишки. Снег кругом был истоптан ногами людей и лошадей, исполосован полозьями саней.

Из ворот доносился стук топоров, пофыркиванье пил — плотники заканчивали мастерить для лошадей коновязь и кормушки.

То и дело ко двору подъезжали на санях члены артели.

Егор Рукавишников, Аграфена и Илья Ковшов осматривали лошадей, сани, сбрую и все это записывали в толстую конторскую книгу.

Сначала Степе показалось, что во дворе всем распоряжается его дядя. Шумный, оживленный, в заношенном пиджаке, он ловким движением открывал лошадям рты, осматривал десны, зубы, проверял копыта, щупал кости в коленях и показывал колхозникам, куда поставить лошадь или повесить сбрую.

Почти каждому колхознику Илья Ефимович делал замечания. Одного стыдил, что тот заморил лошадь, другого корил за сбитую седелкой спину, третьему совал в руки скребницу и заставлял вычистить лошадиные ляжки и брюхо, покрытые ошметками засохшего навоза.

— Не куда-нибудь конягу привел — на общий двор! Совесть надо иметь! — громко говорил он.

Приняв от старика Курочкина, известного в Кольцовке своей скупостью, сбрую, Илья Ефимович подозрительно оглядел старый хомут, прелую, порыжевшую шлею, веревочные в узлах вожжи и брезгливо бросил сбрую к ногам старика:

— Заваль в артель сбываешь! Старье, шурум-бурум. Негоже так, Никодим Семенович! Набожный ты человек, а сразу грех на душу берешь.

— Так чем богаты... — начал было старик.

— Я-то знаю, чем вы с сынком богаты. Мы с ним вместе новую сбрую в городе покупали. А ну-ка, Федор, не поленись! — кивнул он рослому, бородатому сыну Курочкина. — Доставь сюда сбрую. Она у вас в чулане висит. Полный набор. Новенькая. И дегтем, поди, смазана...

Колхозники кругом засмеялись:

— А ведь в аккурат... Насквозь видит!

— Я ж говорил, папаша, надо по совести, — буркнул Федор и, забрав старую сбрую, направился к дому.

Степа отыскал в толпе Шурку с Нюшкой и вполголоса спросил, почему Ворон всем распоряжается.

— Так уж вот, — неохотно ответил Шурка. — Старшим конюхом назначили... начальником...

— А моя мать — за помощника у него, — со вздохом добавила Нюшка. — Только они все равно зараз поцапаются.

Степа зябко поежился, поднял воротник пиджака и заглянул во двор. Ему нестерпимо захотелось подбежать к Аграфене или к дяде Егору. Ну как они не понимают! Кому они доверили артельных коней?

Но Аграфена и Егор были заняты своими делами и не заметили Степу.

В дальнем углу двора, сердито фыркая и подозрительно косясь друг на друга, уже стояло с десяток лошадей, а рядом с ними толпились их хозяева. Они оглаживали своих лошадей по спинам, расправляли гривы, подбрасывали в кормушки сена.

— Хватит, граждане! Разнюнились тут! — прикрикнул на них Илья Ефимович. — Не сына на чужбину провожаете. Лошадям здесь плохо не будет... Напоим и накормим... — И, видя, что слова его не действуют на колхозников, он пожаловался Егору Рукавишникову: — Скажи им, председатель! Приемку только задерживают.

— Не мешайте конюхам, граждане! — попросил Егор. — Сами же их назначили.

Колхозники молча и неохотно вышли за ворота.

Ко двору приближался необычный обоз. Коротконогая, вислобрюхая лошаденка с трудом тащила широкие сани-розвальни, позади саней, скрипя немазаными колесами, тянулась телега. На телеге лежали два запасных колеса, новая ось, моток веревок и даже ведерко с дегтем.

В санях, то и дело оглядываясь назад, сидел Василий Хомутов и погонял лошадь.

— Вот это снарядился! — одобрительно заметил кто-то в толпе. — С полной выкладкой... Ничего не утаил.

Илья Ефимович первый подошел к остановившемуся обозу:

— Ай, Силыч! Да с тебя только пример брать! — И он назидательно обратился к колхозникам: — Вот как в артель надо входить... от чиста души...

— Принимай, не задерживай! — перебил его Василий и вновь оглянулся.

Ко двору, тяжело дыша, подбежал Афоня и шепнул отцу, что сюда идет мать, а с нею трое соседок.

— Выпрягай! Живо! — Василий передал сыну вожжи, а сам размашисто направился к дому.

Афоня рассупонил хомут, стащил его с шеи лошади, снял со спины остро пахнущую по́том седелку, аккуратно смотал вожжи и передал всю сбрую Илье Ефимовичу. Потом ввел лошадь во двор, привязал к коновязи и, достав из кармана кусок посоленного хлеба, сунул его в мягкие губы лошади.

— Что, молодой Хомутов, жалко расставаться-то? — подходя к Афоне, участливо спросил Рукавишников.

— Жалко! — признался Афоня. — Мы за ней знаете как ухаживали...

— Погоди, Афанасий... Через год-другой на трактор сядешь. Сразу двадцать пять лошадиных сил поведешь!