Владимир Кормер - Человек плюс машина

Вот тогда-то другой (тоже главный) герой моего повествования, Виктор Викторович Эльконников, личность незаурядная, у нас очень популярная и авторитетная, — у нас его звали Эль-К (физики, знаете, любят такие сокращения — Джи-Джи, Дау или ППЛ+), а об Эль-К чуть позже я расскажу подробнее, — и предложил кандидатуру своего университетского приятеля, который недавно как раз написал ему не то из Чебоксар, не то из Бердянска — сейчас Эль-К и не помнит, — интересуясь, нет ли в филиале и, конкретнее, в институте подходящей для него работы и вакантного места.

— Мне представляется, — сказал Эль-К, — что мой протеже, Иван Иванович Копьев, идеально соответствует тем требованиям, которые сформулировал уважаемый наш Кирилл Павлович. Он доктор физико-математических наук, диссертацию его я знаю. Работа, врать не буду, не самого высшего класса, но на твердую четверку. Вообще, признаюсь, Иван Иванович звезд с неба не хватает, но!.. Но парень он хороший, свойский, тихий малость, кому-то из вас он покажется занудой, как показался в свое время, между прочим, его собственной жене… Имеет это, однако, такое уж значение?! Если кому-то из вас станет с ним чересчур скучно, приходите ко мне, я вас вмиг развеселю! — (Все смеются.) — А работник он добросовестный, аккуратен, исполнителен. Небольшую тему он свободно может потянуть. И даже руководить двумя-тремя, ну пятью сотрудниками. Словом, я отвечаю за него, помогу ему войти в коллектив и, если у него будут на первых порах затруднения в работе, помогу тоже…

Дирекция незамедлительно дала согласие, и вскоре Иван Иванович появился у нас.

Характеристика, данная ему Эль-К, подтвердилась, как шутили наши присяжные острословы, на все 150 %, ибо Иван Иванович оказался еще тише, еще неприметнее, позволю себе выразиться, еще серее, чем обрисовывал его старый приятель. Видно, годы-то взяли свое, решили мы, хоть по годам-то Ивану Ивановичу было не так уж много — сорок три, и по нынешним временам он мог считаться сравнительно молодым. Но ощущалась в нем постоянно какая-то усталость, что ли, вялость, будто всегда он ходил невыспавшийся, будто все делал через силу; делал, возразить ничего нельзя, делал старательно, с известной даже сноровкой, лентяем его никак вроде бы нельзя было назвать, в тайных пороках замечен не был, и при этом странное оставалось от него впечатление! Сам Эль-К отчасти признавал это. А директор наш говорил:

— Знаете, Виктор Викторович, ваш дружок, быть может, малый действительно неплохой, я на вас за него не в обиде, и в коллективе он ужился, и дирекцию не подводит… но все-таки чего-то там, простите, не хватает. Я уж не говорю: искры Божией и тому подобное… Но хотя бы маленько на-строеньица, что ли, ему подбавить очень хочется, а то ведь… тоску наводит, тоску, черт побери!.. Я, знаете, когда на него смотрю, всегда анекдот вспоминаю — вы же мне, по-моему, его и рассказывали — про первую скрипку, про музыканта, который очень не любил музыки. Его приезжий дирижер спрашивает: «Вы почему все время морщитесь? Я плохо дирижировал?» А тот ему отвечает: «Нет, что вы! Просто я очень не люблю музыку». А?! Ха-ха! Вот и ваш Иван Иванович таков же!..

Эль-К честно защищал товарища, говоря директору, что, мол, «ты сам этого хотел, Жорж Данден». То был хороший прием, потому что Кирилл Павлович все время забывал, откуда это, и Эль-К начинал длинно пересказывать Мольера, уводя разговор из опасного русла. Но тут обычно несколько портил ему игру руководитель нашего сектора истории и теории естествознания, член-корреспондент Опанас Гель-вециевич Потычка. Опанас Гельвециевич, несмотря на то что стукнуло ему 82 года (кадровичка наша уверяла, что все 90 и что Опанас Гельвециевич себе годы убавляет), что давно согнул его в три погибели радикулит и давно уже из машины в институт водили мы его под руки, был человек деятельный, боевой, духа неукротимого. («А голова у него, — говаривала супруга Опанаса Гельвециевича, — сами знаете какая!») Так вот, Опанас Гельвециевич в пику Виктору Викторовичу обычно при этом споре вставлял с ехидной усмешкой:

— А вы посоветуйте вашему Жоржу Дандену заняться спортом! Спорт очень помогает общему развитию, бодрит, укрепляет волю к победе, способствует свежести мысли. Лучше всего конный спорт. Конкур-иппник, степль-чез, рубка лозы. Многие выдающиеся ученые занимались спортом. Эйнштейн, Нильс Бор, Исаак Ньютон. Я сам, эхе-хе, когда был помоложе, до завтрака первым делом всегда на конюшню! «Тараска, выводи!» И пошел! Верст пятнадцать, бывало, отмахаешь, пока Остапка накрывает на стол к завтраку. А недавно я видел по телевизору, как скачет принцесса английская. Хорошо, надо признать, хорошо!..

Замечу, что Опанас Гельвециевич в каком-то колене происходил от запорожских сечевиков, а внешне, извините, являл собою образ батьки Махно (его он, кстати сказать, не отрицал, чем, по-моему, и пользовался для запугивания слабонервных оппонентов), так что лошадиные пристрастия Опанаса Гельвециевича вполне объяснялись.

Эль-К лишь зло вздыхал на это.

— Хорошо, Опанас Гельвециевич, я полагаю, мы немедленно обратимся к какому-нибудь местному колхозу с просьбой выделить нам пару гнедых для занятий конным спортом. Конкур и рубка лозы до завтрака, несомненно, пойдут на пользу, поднимут потенциал наших сотрудников…

— Да разве это кони?! — разъярялся Опанас Гельвециевич. — Я специально ходил посмотреть. Я их видел. Это клячи! Битюги в лучшем случае! Но главное, что тут ничего нет! — Опанас Гельвециевич стучал пальцем по лбу. — Настоящий конь умнее иного доктора наук! — (Это уже был булыжник в огород Ивана Ивановича.)

В таком роде дискуссия об Иване Ивановиче продолжалась не один год, а затем быстро стала глохнуть, вернее, направление ее сменилось на прямо противоположное, ибо персона Ивана Ивановича вдруг начала вызывать всеобщее изумление, потом восторг, чувства благодарности, радости и в один прекрасный день Иван Иванович сделался, как отметил Кирилл Павлович, «героем и даже гением».

Случилось это, когда Иван Иванович неожиданно для всех занялся купленной нами вычислительной системой и поставил ее на ноги, то есть сделал так, чтобы она работала, тогда как до этого ее не могли наладить ровным счетом три года.

Просвещенный читатель, вероятно, знает, что наладка современных сверхсложных машин или приборов требует времени, которое порой превышает время, затраченное на их проектирование и изготовление. Чтобы добиться устойчивой работы какого-нибудь гигантского ускорителя или вычислительной машины нового образца, нужны не месяцы, а годы. Оно и понятно: в таком устройстве сотни тысяч, а то и миллионы деталей, параметры каждой из них все равно чуть-чуть отклоняются от номинала, и даже если нет ошибок при сборке, тоже довольно естественных, повсюду все равно возникают непредвиденные утечки, обратные связи, непредсказуемые комбинации отклонений, в результате чего схемы, которые теоретически должны были бы функционировать нормально, на практике начинают самовозбуждаться, идут вразнос или же вообще глухо молчат. Монтажные платы украшаются тогда дополнительными, долженствующими улучшить положение привесками, зачастую весьма неаккуратными и называемыми в просторечии «соплями»; наладчики ходят злые и утомленные неравной борьбой с нагромождением случайностей, авторы проекта пристыжены, начальство нервничает и чуть ли не силой вырывает обещания «провести запуск не позднее…» и само, в свою очередь, дает где-то кому-то векселя, что «коллектив принял обязательство…» и т. д. и т. п. Обстановка малоприятная, отношения между людьми становятся напряженнее, все живут ожиданием, и, не дай бог, найдется какой-нибудь любитель искать виновных!