Владимир Кормер - Человек плюс машина

То есть даже одно оно, само по себе было особым образом окрашено, обладало, будучи произнесено, способностью мгновенно вызывать целую гамму ассоциаций и несло с собой огромный отрицательный эмоциональный заряд… Не улавливаете? А вы вдумайтесь, почему она, скажем, не терпела, когда ее называли «Маша»? «В деревнях нынче коровы только Машки», — и так далее. Не слышали от нее когда-нибудь такого? Вранье, вздор! Главное в том, что это наименование было для нее созвучно слову «машина». Вот в чем суть!.. А помните скандал на банкете? Когда Эль-К запел «Машина машина»… Из-за чего сыр-бор разгорелся-то?! Да из-за того, что Эль-К, сам того не зная, угодил в самую точку! Интуитивно почувствовал, в этом ему не откажешь. В самое больное место!.. Интуиция, интуиция… Вот черт, забыл на работе трубку! — сказал он, тщетно ощупывая карманы. — Ну ладно, пес с ней!.. Вообще я нахожу, что вся эта история с покупкой автомобиля и последующим к нему отношением чрезвычайно характерна. Натура двойственная, противоречивая, она, Марья Григорьевна я имею в виду, не могла устоять и перед соблазном цивилизации, а кстати, сам акт приобретения автомобиля — это, несомненно, также попытка сбросить с себя груз ненависти, груз двойственности, обрести единство, смириться, быть как все… а попытка эта, увы, не удалась! Сразу же после покупки машина начинает возбуждать в ней отвращение. И в ее отношении к машине необычайно ярко просвечивает типичный садо-мазохистский комплекс. Ей как бы доставляет тайное удовольствие наблюдать медленное умирание ненавистного механизма, его угнетение, его распад. О, я уверен, что порою отнюдь не злые дети били там стекла и отвинчивали детали — она делала это в большинстве случаев сама, сама! — и потому, что ей приятно было причинять машине страдание, ломать ее, бить (а соседи рассказывали мне, что, проходя мимо, она часто даже пинала машину ногой)… Уточню свою мысль: здесь мы встречаемся, на мой взгляд, с феноменом замещения. Вот… смотрите: я почти убежден, что если бы не появилась та, вторая машина, компьютер, и проблемы, с нею связанные, то, может статься, все и обошлось бы благополучно — в том числе и с ее автомобилем. То есть Марья Григорьевна, конечно, не тряслась бы над ним и не вылизывала бы и не холила бы его, как некоторые наши любители, но в целом ее отношение к нему не вышло бы за рамки обычного, небрежного, халатного — наняла бы какого-нибудь механика, прошла техосмотр, и дело с концом… Но когда появился и встал на ее пути компьютер, казавшийся ей поначалу — я подчеркиваю — поначалу — твердыней неприступной… я бы даже сказал, что в отношении к нему, к компьютеру (как, между прочим, и у всех у нас) был элемент сакрального, священного… тогда в силу этой неприступности, в силу этой сакральности, в силу — употребим профессиональный жаргон — недоступности объектов влечения-отталкивания и происходит замещение, то есть вся негативная энергия либо переносится на иной объект, который становится символом объекта исходного, проще говоря — на этот самый разнесчастный автомобиль, — ведь это тоже машина, не правда ли?.. Причем этот перенос, разумеется, сопровождается невротическими реакциями.

Волнение моих сослуживиц, к которым теперь примкнули и сослуживцы, возросло до крайних пределов. Было неловко, но я терпел: как раз этим утром мне пришла в голову идея начать собирать материалы, относящиеся к данной истории.

— И вот наступает кульминация! — Валерий, приблизившись к решающему пункту, сам разнервничался и опять напрасно хлопал себя по карманам, ища забытую трубку. — Марья Григорьевна начинает постепенно осознавать, что подмена одного объекта ненависти другим (полусимволическим) ее более не удовлетворяет. Соседи подтверждают, что с некоторых пор она даже и вовсе обходила свою машину стороной, шла кружной дорогой, а Алиса с Алиной говорят, что с мужиком, торговавшим машину, Марья Григорьевна последнее время отказывалась разговаривать вообще. Это потому, что вымещать злобу на крошечной и примитивной жестянке начинает казаться ей унизительным, ибо сколько бы она ни терзала, ни мучила бедную свою машину, главному ее врагу — компьютеру, мерзкому роботу, механизму, олицетворяющему собой вершину современного технического прогресса, чтобы ему пусто было! — ничего не делается, он жив, он стоит на ее пути, на пути к счастью, он губит любимого человека, губит и ее самое! Пусть так, решает она. Она готова погибнуть, но она спасет любимого (если уж не в состоянии спасти человечество), и она отомстит этой антигуманистической цивилизации, для которой машины дороже жизни! Она уничтожит проклятую машину!.. Невероятно, но факт! Другая же женщина, попав в такую… — (Я почему-то даже съежился, почувствовав, что он сейчас скажет: в такую криминогенную ситуацию.) — Попав в такую криминогенную ситуацию… — Тут он приостановился, глаза его сузились (я, честно говоря, и не подозревал, что у него может быть такое выражение). — Мы же, кстати, еще должны разобраться, отчего она возникла, эта ситуация! Нет, здесь дело нечисто!.. Ну ладно, это отдельный вопрос… Мы пока что опять же опускаем все привходящие моменты — Эль-К, Алису с Алиной, далеких детей, общественное мнение… даже самого Ивана Ивановича и того опускаем! Потому что для Марьи Григорьевны в эти последние мгновения (минуты, часы, дни) не существует ничего, кроме машины, все затмила машина, весь свет для нее в буквальном смысле слова клином сошелся на машине, кроме нее она уже ничего не видит! А другая женщина с ее темпераментом в такой ситуации возненавидела бы соперницу, плеснула бы на нее, допустим, кислотой (кислота-то ведь под рукой, она же химик), отравила бы и возлюбленного (любые яды тоже в ее распоряжении), учинила бы расправу над мнимым (или действительным) виновником ее бед (скажем, над тем же Эль-К)… Не то Марья Григорьевна! Она, повторяю, не хотела знать ни соперниц, ни виновников, ни… Вернее, для нее осталась лишь одна соперница, лишь один виновник!.. Что?! Я вижу, вы все-таки считаете это невероятным, да? Вам трудно вообразить себе, что такое возможно, да?! Но поймите, что этот образ пронизывает глубочайшая амби…

Слово застряло у него в горле — по коридору шел Эль-К. Шел он своей легкой неторопливой походкой, высоко держа голову, орлиным взором, но не без милостивой иронии окидывая окрестности и кланяющихся ему представителей местной фауны. Почтительно отстав на полшага, откляча зад и выворачивая наизнанку ноги, за ним шлепал Лелик Сорокосидис. Что-то в его лице заставило меня посмотреть на него внимательнее, но я так и не понял, что, тем паче что Лелик, заметив мой взгляд, в ту же секунду отвернулся, хотя до этого сделал движение подойти, и так, словно ему скомандовали «Направо равняйсь!», проследовал мимо.