Сигизмунд Кржижановский - Возвращение Мюнхгаузена. Повести, новеллы, воспоминания о Кржижановском

Вспомнилась Таруса, где я прошлым летом провела две недели. Старинный город на Оке, вдали от железной дороги, меня очаровал. Я написала своей прежней хозяйке, прося оставить в ее доме одну комнату для меня и Кржижановского. Устроившись в Тарусе, стала ждать приезда С. Д.

Дела задержали его в Москве.

Межрабпом-фильм заказал ему сценарий по роману Бергстедта: "Праздник святого Йоргена". Фильм должен был снимать Протазанов, в главной роли выступит Игорь Ильинский. Поначалу работа увлекла, но когда дело приблизилось к съемкам, стали возникать великие и малые Недоразумения, совершенно измучившие его. Он написал мне: "Из последних сил настрочил 3,5 печатных листа, а теперь оказывается, что надо делать все сначала . Сначала так сначала, но откуда взять сил и времени? Внешне я не протестую, соглашаюсь писать "по Протазанову", но внутренне во мне все кипит, и я близок к тому, чтобы вообще послать их всех к черту. Тем более что никакого реального плана у Протазанова нет, а так, кое-какие отрывки, которые ему кажутся, разумеется, ценнее моего стройного темоведения... В дальнейшем от этих кино-людей надо подальше: пока я работал, как скаженный, над сколачиванием кадров, они тиснули в газете: "Режиссер Протазанов работает над составлением сценария "Праздник святого Йоргена"". И все..."

В следующем письме продолжает: "Подумать только, за эти месяцы я написал более 6 печатных листов этой дряни - и ни "славы", ни денег (последнее слово я не согласен закавычивать - пусть платят червонцами без всех аллегорий)".

Его томила тоска по своей, настоящей литературной работе. В голове роились, оспаривая очередь, новые и новые замыслы; он уже закончил "Возвращение Мюнхгаузена". Теперь задумал роман "Тот, третий" и вел о нем переговоры в ЗИФе с Черняком [121] Черняк Яков Захарович (1898—1955) — критик, историк литературы. С середины 20-х гг. занимал ряд ответственных постов — в журнале «Печать и революция», в издательстве «ЗиФ», а затем в Госиздате. : "Не столько "для дела", а чтобы отвлечься, позвонил в ЗИФ Черняку. Завтра предстоит разговор о "Том, третьем". Он не даст, конечно, материальных результатов, но хоть на час-другой переведет мои мысли на литературу. Хотя мысли и сами лезут именно сюда: вчера перед диктантом просидел часа полтора в кафе и вместо того, чтобы готовиться к инсценированию, обдумывал новые куски своей "Поэмы в рубленой прозе" [122] «Поэма в рубленой прозе» .— Произведении с таким названием в архиве С. д. Кржижановского обнаружить не удалось. ". И в следующем письме продолжает: "Был в редакции у Черняка: на двухчасовое его восхищение моим пером нельзя купить и дюжины обыкновенных штампованной стали перьев".

Только к началу августа удалось освободиться от тисков кино и попасть наконец в Тарусу.

Дом наших хозяек находился на окраине города, в местности, носившей странное название Порт-Артур [123] Порт-Артур — район в Тарусе, застраивавшийся в середине 1900-к годов и потому получивший в обиходе такое название, бытующее среди старожилов до сих пор. . В сорока-пятидесяти шагах от дома подымался густой сосновый лес, влево раскинулись поля и луга. Наши хозяйки, две милые одинокие женщины, уже кое-что знавшие о Кржижановском по слухам и даже случайно слышавшие его на одном из "субботников", постарались наладить нашу жизнь, освободив от мелких хозяйственных забот. Мы вставали рано утром, пили парное молоко с свежим домашним хлебом, завтракали в маленьком дворике при доме под невысокой тенистой грушей. Не спеша наблюдали сельскую идиллию: возню кур с цыплятами, драку петухов, посапывание греющегося на солнце большого домашнего пса. Потом шли в лес на излюбленную поляну и, расположившись на траве, принимались за чтение вслух английского романа. С. Д. усердно занимался английским языком, а отдыхать любил, по его словам, работая.

После простого вкусного обеда с терпким красным домашним вином отдыхали. Под вечер уходили гулять: шли лесом в поле, по дорогам, неизвестно куда, вперед и вперед, навстречу заходящему солнцу. Розоватая дымка заката, простор полей, смолистый запах сосен - все говорило о покое, извечном разумном порядке. И боль души понемногу стихала, ожесточенность смягчалась. Иногда шли к реке. Ока мирно и легко катила свои воды, и это радовало так же, как радовала особая насыщенная тишина вечера. Ходили и к могиле художника Борисова-Мусатова. Дважды ездили в имение Поленова на противоположном берегу Оки. Дочери покойного художника водили нас по комнатам музея, показывая экспонаты и объясняя их происхождение.

Знакомых было мало. Посещая дом жившей в Тарусе писательницы Софьи Захаровны Федорченко [124] Федорченко Софья Захаровна (1880—1959) — писательница; знакомству с ней Кржижановский и Бовшек обязаны «Никитинским субботникам». , встречались у нее с ее друзьями, простыми, хорошими людьми. Некоторые из них стали и нашими хорошими знакомыми. Меня всегда поражала стойкость и выносливость человеческого духа, его способность, преодолевая тяжелый груз невзгод, обид и унижений, всюду находить скрытую красоту и жадно насыщаться ею. Впрочем, в Тарусе она не была скрытой и находить ее было нетрудно. Недаром этот тихий живописный город слыл излюбленным местом художников и писателей.

Августовские дни постепенно гасли: приближалась осень, хрустальная, нежная. В поле и на кустах протянулись нити серебряной паутины, кое-где на ветвях деревьев проглядывали золотые листья. Все напоминало о близком конце нашей жизни в Тарусе.

Простившись с милыми хозяйками, мы уложили чемоданы и вернулись в Москву.

На вокзале расстались и разошлись по своим комнатам, и это было очень грустно. Мы в первый раз жили вместе в одной комнате, жили счастливо. Я не раз убеждала С. Д. переехать ко мне в мою довольно большую удобную комнату с моим личным телефоном. Он всякий раз ссылался на то, что хочет иметь свой угол, что жизнь в одной квартире, с неизбежными мелкими заботами, безобразным бытом, разрушает очарование дружеских отношений, убивает поэзию чувства; мечтать о встрече, по его словам, - это тоже радость, иногда не меньшая, чем сама встреча. Очень тоскуя в разлуке, он в то же время защищал и ее хорошую сторону: она очищает образ близкого человека. Только в конце жизни, опасно заболев, он переехал ко мне на квартиру, но комнату на Арбате сохранял за собой до самого конца.

Больше всего С. Д. не любил и боялся красивых фраз и внешнего выражения чувств. О самом дорогом для себя: отчизне, литературе, искусстве, - он говорил редко, строго и требовательно отбирая нужные слова. Так же скуп он был на признания и в личной жизни. Однажды он подарил мне англо-русский словарь. На титульном листе стояло указание: "См. стр. 262, 272". Отыскав помеченные страницы, я прочла подчеркнутые слова darling, love [125] Дорогая, любовь (англ.). . Избегая стертых привычных выражений, он бережно охранял чувства, прикрывая их словами чужого языка. И мне вспомнилось: вероятно, повинуясь той же внутренней потребности, при совершенно иных обстоятельствах, Чехов, умирая, сказал по-немецки: "Ich sterbe" [126] Я умираю (нем.). .