Михаил Стрельцов - Журавлиное небо

В 1913 году в Ярославль, где в юридическом лицее учился поэт, приехала из Нижнего Новгорода Анюта Гапонович. Этой встрече Богданович был очень рад. Настолько рад, что подарил Анюте рукописный сборничек своих стихов, переведенных им самим на русский язык. Эта тетрадь, перепечатанная в первом академическом издании произведений поэта, потом была утеряна, и только недавно она была найдена благодаря усилиям старшего библиографа Библиотеки имени В. И. Ленина Н. Б. Ватацы, энтузиазму и настойчивости которой мы и до этого были обязаны появлением многих материалов и документов о жизни и творчестве поэта. В сборничке, названном Богдановичем «Зеленя», помещено двадцать два стихотворения. И то, что сборничек имел название, и то, что ему предпослан хоть и немного озорной, но явно извинительный эпиграф («Переводы стихотворений — словно женщины: если красивы, то неверны; если верны, то некрасивы» ), свидетельствует, что поэт придавал своим переводам существенное значение. Да и как же иначе: Анюта Гапонович, к которой он был неравнодушен, наверное, впервые через эту книжечку получила возможность познакомиться ближе с двоюродным братом-поэтом. Кто знает, может, Богданович и не очень полагался на вкус своей сестры, но авторское самолюбие у него было и, вероятно, немалое! (Это волнующее, почти необъяснимое чувство — оказаться свидетелем того, что не предназначалось ни тебе, ни кому-либо другому, что не терпело чужого, постороннего глаза… На титульном листе первого тома рукою Адама Егоровича написано: «Нюте на память о брате-поэте. А. Богданович. 11.4.28 г.» Старческий, дрожащий почерк. Написано карандашом…)

Наша задача — сравнить оригиналы стихов поэта с их переводами — и сравнить в пользу первых. Переводчик, как известно, сам Богданович. И не просто переводчик, но и автор и, значит, больше, чем обычный переводчик. Акцентировать это важно, потому что мы хотим выявить способности Богдановича-художника в русском языке.

Возьмем для начала стихотворение «Триолет». В оригинале оно звучит так:

То же стихотворение по-русски:

Оговорившись сразу, что мы стремимся выяснить способности Богдановича-художника к работе на русском языке, мы этим как бы условились, что нас в первую очередь будет интересовать не то, в какой степени переводчик сохранил особенности оригинала, а то, что выше в художественном отношении, — оригинал или перевод (при этом допускается, что перевод может иметь самостоятельное значение и даже выделяться художественными качествами более высокими, чем у оригинала). Попытаемся же сделать выбор в пользу одного из текстов. Вообще, наш выбор, скажем сразу, предрешен, потому постараемся убедить в нем и читателя.

Первое, что отличает белорусское стихотворение от русского, — это интонация. «На солнце загляделся я» и «Калісь глядзеў на сонца я» — тут есть разница. Не просто формальное несовпадение во времени, а существенная разница. Человек констатирует, говорит о том, что с ним происходит, и человек снова и по-новому переживает то, что с ним произошло: легкая нота сожаления звучит в голосе («Калісь глядзеў», то есть тогда, когда был зрячим), нота сожаления, невзирая на то, что все-таки есть утешение — все же солнце, великое солнце, божье солнце, источник жизни «ослепило очи». Пусть смеются люди: глупые, они не знают, что он был приобщен к великому, хоть и пострадал из-за него. Одним словом, взгляни на Неаполь, а потом умирай. Человечность переживаний, сложная гамма чувств — вот что отличает первое стихотворение от второго. Эта человечность и уверенность интонации создаются всем ритмом и образным строем произведения, раздумчивым и выразительным, изящным по рисунку. Обратите внимание на опорные рифмы. В белорусском тексте рифмуются «вочы — ночы». Мало того, что здесь рифмовка и выразительней и энергичней, чем в случае с глагольными «ослепило — любило», она еще и контрастная «очи — свет» и «ночи — мрак». Контраст поддерживается, развивается всей образной системой:

А что в русском варианте? «Затем, что сердце свет любило, на солнце загляделся я». Тут есть новый нюанс мысли, которого нет в оригинале, но как это неточно высказано по-русски! «Затем, что сердце свет любило»! И дальше:

Во-первых, «б́ыла» вместо «был́а» — удивительно не по-русски, во-вторых, слепота, которая «не в стыд», — не менее неуклюже и не менее не по-русски. В черновом наброске к оригиналу тоже было такое: «Не ў сорам слепата мая», но поэт отказался от этого!

Кажется, доказательства больше не нужны. Но чтоб читатель не подумал, что мы взяли исключительный случай, остановимся еще на стихотворении «Озеро» и на его русском варианте. Для удобства анализа сравним только две первые строфы:

Цитируем по-русски:

И опять же, как и в случае с первым стихотворением, в белорусском варианте — выразительность интонации и выразительность рисунка. Завидный лаконизм формы. Энергичные и одновременно скромные строки напоминают зачин сказки или народного рассказа. В переводе уточнение «густой, суровый бор» кажется и ненужным, и вялым, и трафаретным. «Во след яго ад той пары» — тут ясно чувствуется и сам рассказчик, и его интонационный жест — опять же энергичный и выразительный. Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство: в каждой из трех первых строк белорусского стихотворения — новая мысль, которая последовательно вытекает из предыдущей. Строка метрически, интонационно совпадает с мыслью. Две же последние строки — две грани одной мысли или, точнее, здесь мысль и ее отражение. Это так же, как зеркало-озеро, отпечаток следа лешего.

Радостно все-таки иметь дело с Богдановичем-поэтом! Кажется, простенькое стихотворение, а присмотришься — какое мастерство! И мысль не мешает чувству, а чувство — мысли. Даже не хочется после этого возвращаться к другому лешему, к лешему, который