Виктор Курочкин - Товарищи офицеры

Дело в том, то фамилия Теленкова все эти месяцы висела в главном учебном корпусе на Доске почета. И в довершение всего он экзамены сдал на пятерки… Командир батареи Лобарев весьма прозрачно давал ему понять, что он может быть оставлен в училище в должности командира учебного взвода… Размышления Теленкова прервал голос Птоломея:

— Дежурный, время!

— Сколько? — спросил Теленков.

— Без пяти восемь…

И в ту же минуту закричал дежурный по соседней батарее.

— Пятнадцатая! Строиться на ужин!

— Шестнадцатая, выходи строиться! Теленков, набрав в легкие воздуха, рявкнул:

— Четырнадцатая батарея! Выходи строиться!

Четырнадцатая батарея давно ждала этой самой родной команды. Курсанты соскакивали с нар, на ходу подпоясывались ремнями и уже в строю застегивали воротнички.

— Подравняйсь! — командовал Теленков. — Смирно! И, одернув гимнастерку, резко печатая шаг, пошел в каптерку — доложить Горышичу, что рота построена на ужин.

Через минуту из каптерки вышел сутулый Горышич в своей неизменной фуражке, полинявшей до неопределимого цвета, которая держалась не на голове, а на огромных ушах.

Пройдя туда и обратно строй, сумрачно глядя исподлобья, Горышич остановился на правом фланге и совершенно равнодушно, лениво протянул:

— А у Малешкина опять пилотка задом наперед… Куда только смотрят дежурный и помкомвзвода?

Горышич выпятил грудь и проскрипел:

— Сержант Теленков, распустить батарею.

— Разойдись! — рявкнул Теленков.

Батарея разошлась… Мимо, громко стуча по цементному полу сапогами, пошли на ужин шестнадцатая, за ней пятнадцатая…

— Батарея! Становись! — скомандовал Теленков. Батарея торопливо строилась, выравнивая носки,

Пашка сбоку следил за равнением.

— Зайцев, куда вылез? — крикнул он…

Сделать Зайцеву замечание было самое приятное для Теленкова…Этого курсанта он терпеть не мог за его зазнайство и злые насмешки над теми, кто был его слабей… Теленков подал команду «смирно» и доложил старшине, что рота выстроена для следования в столовую на ужин.

— Напра-во! — скомандовал Горышич.

Рота повернулась направо и, как показалось Теленкову, безукоризненно. По крайней мере, придраться было совершенно не к чему. Но Горышич подал команду «отставить» и, подойдя к самому длинному и толстому курсанту Колупаеву, очень нежно и ласково сказал:

— Мешок с добром.

Батарея грохнула…

— Почему смех? — искренне удивился Горышич. — Над кем смеетесь? — заговорил он словами гоголевского городничего. — Над собой смеетесь… Смирно! Напра-во!

Шеренга качнулась и громыхнула сапогами…

— Отставить! — рявкнул Горышич. — Где щелчок? Я спрашиваю вас, где четкий щелчок?

У Теленкова сжались кулаки. «Ну и Змей Горыныч… Хлебом не корми, только дай поизмываться над курсантом». Он вплотную подошел к Горышину и лихо козырнул:

— Товарищ старшина… Батарея опаздывает… Горышич посмотрел на него и махнул рукой…

— Командуйте, Теленков… А мне и смотреть-то на вас не хочется.

От казармы до столовой с полкилометра. Расстояние за время учебы вымеряно солдатскими сапогами с предельной точностью. Теленков вывел батарею па улицу, подал команду «подтянись» и оглянулся назад. Горышич стоял в дверях казармы, широко расставив ноги… Батарея миновала КПП и бодро зашагала по хорошо укатанной дороге. Казалось, ничто ее теперь не остановит… Но в это время сбоку раздался ехидный голос Горышича:

— А где песня?

Когда он успел догнать батарею?! Впрочем, неожиданные появления Горышича тогда, когда его совершенно не ожидали, всегда для батареи были загадкой.

— А где песня? — повторил Горышич.

— Запевай! — крикнул Теленков.

Батарея продолжала идти, почти вдвое сократив шаг… Теперь она рубила шагами, как на параде.

— Запевай, — повторил Павел. — Наценко!

Однако Наценко не ответил; «Есть, запевай», Запевалы вообще не было в строю… Старшина остановил батарею.

— Сержант Медведев, где Наценко? — спросил Горышич.

Помощник командира взвода пожал плечами.

— Не знаю…

Единственно кто знал, где Наценко, так это Медведев… Сразу же после самоподготовки он отпустил запевалу к милой на свидание… За это Наценко разрешил ему съесть свой ужин. Старшина вынул из кармана книжицу в лиловом переплете и записал в ней: Наценко в самоволке.

Теленков скомандовал: «Равняйсь, смирно! Шагом марш!»

Шагов тридцать прошли спокойно.

— Батарея, стой! — неожиданно рявкнул Горышич.

Батарея словно споткнулась… Левофланговый Малешкин носом ткнулся в спину Васина и только поэтому не упал. Старшина приказал Теленкову встать в строй и зычно скомандовал:

— Батарея, на месте шагом марш! Батарея тяжело и ритмично топтала землю.

— Запевай!..

Курсанты молчали, тяжело и ритмично громыхая сапогами…

— Правое плечо вперед, арш!

Батарея повернула назад к казарме… Послышался возмущенный ропот…

— Разговорчики!.. — прикрикнул старшина. — Запевай!

Теленков кашлянул и закричал пронзительно, не своим голосом:

— Не забыть нам годы огневые и привалы у костра…

Он не успел и передохнуть, как батарея дружно и оглушительно подхватила:

— Завивая в кольца голубые дым махорки у костра…

Горышич отдал команду: «Левое плечо вперед, потом — прямо».

И Павел почувствовал, как идти стало легко и весело.

— Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой, — ревела батарея. И рев ее уже пугал притихшие вечерние улицы города. Проходившие люди останавливались и, пораженные, долго смотрели вслед. Теленков, гордо закинув голову, еще громче выводил:

— Как письмо получишь от любимой… — В эту минуту он презирал всех этих штатских, выше военной службы для него ничего не было. Он гордился собой, своими ребятами, тем, что поют они прекрасно; если бы можно, он крикнул бы тому старику в шляпе, что стоит на панели:

— Смотри, какие молодцы, а ты, старый гриб, даже недостоин сапога нашего старшины…

Батарея подошла к столовой и до тех пор маршировала на месте, пока не кончилась песня…

Столовая — просторное, чистое помещение с шелковыми шторами на окнах, пальмами и столиками на четверых… Вся батарея была разбита на четверки… В четверку Теленкова входили Птоломей, курсант Баранов и Саня Малешкин. Ужин уже был на столах… Птоломей взял хлеб, разрезал его на четыре части с точностью до миллиграмма. Однако Теленкову горбушка показалась толще, чем остальные куски.

— Санька, отвернись, — сказал Птоломей.

Малешкин отвернулся.

— Кому? — спросил Птоломей и взял в руки горбушку.

— Мне, — сказал Саня.

— Кому?

— Тебе…

— Кому?

— Баранову…

Четвертый кусок взял Теленков… И он ему почему-то показался самым мизерным. Это обидело Теленкова, Он схватил миску с пшенной кашей и стал ее раскладывать по тарелкам. Он старался быть до предельности объективным. Видимо, поэтому он и обделил себя кашей. Но никто против этого не возразил… Теленков, обжигаясь, глотал кашу и думал: «Видят же, что у меня меньше всех… И никто — ни слова. А если бы Птоломею досталась моя порция… Какой бы вой он поднял!..» Он покосился на Птоломея. Птоломей, раскрошив хлеб, смешал его с кашей, сверху полил кипяточком и круто посолил. Теленкову стало смешно.