Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

Скорей с помощью того самого чувства, какое привело Лю утром к могильнику, чем по смыслу услышанных слов, он понял мгновенно, кто перед ним и о каком доме говорит этот человек. И как бы под гипнозом этих черных, поблескивающих в ночной темноте глаз Лю едва слышно промолвил:

— Это я был там... Это мы...

Жираслан наклонился к самому лицу мальчика и строго спросил:

— Это кто же вы? Что вы там делали?

— Мы ловили Жираслана, — отвечал Лю.

— Ну и как, — усмехнулся тот, — кажется, вам удалось поймать его?

— Да, поймали, Жирасланом был Сосруко.

— Валлаги, сам аллах не поймет, что ты говоришь. Какой Сосруко? Кто он такой?

— Это самый сильный парень у нас в интернате. Он лучший барабанщик.

— Вот оно что! Ну теперь все понятно. А тебя как зовут, ты чей сын?

Лю назвал своего отца, и Жираслан опять усмехнулся:

— Сын Астемира, твоему отцу больше повезло, чем тебе: он когда-то поймал настоящего Жираслана. Я уважаю твоего отца, он тоже здесь на свадьбе?

— Нет, отец не пришел.

— Молодец Астемир! Истинный кабардинец! Ну, что ж ты видел там, в могильнике, и о чем будешь рассказывать?

— Вот! — Совершенно безотчетно Лю запустил руку себе в карман, но вынуть револьвер не решился, а вынул и протянул Жираслану гильзу с запиской, до сих пор не прочитанной. Жираслан взял гильзу, вынул записку, всунул в ту же гильзу другую и проговорил:

— Валлаги, провидение не оставляет меня своей милостью! Вот что, парень, возьми эту записку, передай ее Казгирею. А если не ему, то Иналу или Эльдару. Но прежде, парень, принеси мне от женщин с кухни чего-нибудь выпить, я умираю от жажды; после этого расстанемся друзьями, хотя я не назвал себя.

— Я знаю тебя, ты Жираслан! — торжественно проговорил Лю.

— Так ты узнал меня?

— Узнал. Я принесу тебе большую чашу.

— А чем будет наполнена чаша? Жираслан пытливо смотрел на Лю. Но Лю не понял двусмысленности и простодушно спросил:

— А чего ты хочешь, махсымы или водки?

— Чего угодно, хотя бы воды, только не предательства. Но я верю тебе, сын Астемира.

Через минуту Лю был на кухне и просил воды для случайного путника.

— Глупый, — сказала ему Амира, наливая в чашу махсыму, — когда мужчина просит пить, то как же можно дать ему воду, если в доме есть махсыма или вино. Это только так говорится: попроси воды. Надо понимать, что под этим подразумевается. Ты, Лю, скажи путнику, что его просят войти в дом.

— А он знает, что у нас свадьба, — не без задора отвечал Лю, но тут же спохватился, как бы не сболтнуть лишнего.

Продолжалось веселье: пение, звон стаканов, стук чашек. На поляне перед домом молодежь не прекращала танцы; с большой чашей, наполненной махсымой, в одной руке и с куском баранины в другой Лю торопился обратно в сад, за плетень, к тому месту, где стояли кони гостей. Лю казалось, что он хорошо запомнил место, где он расстался со знаменитым абреком, но Жираслана там уже не было. Лю стоял в ожидании, что Жираслан увидит его. Звать его по имени Лю не решался. По-прежнему слышно было, как жуют кони, как шумят деревья, как в хлеве храпит Дорофеич. А Жираслана все не было. Лю поставил чашу на землю и пощупал карман: звякнули гильзы, но там была уже не прежняя записка, адресованная кем-то Жираслану, а новая, адресованная Жирасланом Иналу, Эльдару или Казгирею. Все это могло показаться сном. Лю уже переставал верить самому себе. Но вдруг раздались в стороне дома, откуда слышались пьяные возгласы, один за другим три выстрела. Кто-то тенью промелькнул мимо Лю. Заржал конь, и послышался его шаг; голос Жираслана успокаивал коня. Конь понесся вскачь.

Лю побежал к дому.

На пороге он столкнулся с Эльдаром и протянул ему гильзу с запиской.

Записку читали у лампы все разом: и Эльдар, и Инал, и Казгирей. В записке было всего несколько слов: «Куропатка сама полезла в большевистские силки — не избежать тебе, Казгирей, сковородки».

Все трое перехватывали записку из рук в руки, когда на пороге показался громадный Аюб. Не своим голосом он произнес только одно слово: «Эльмес» — но все поняли, что это значит: «Жираслан угнал Эльмеса».

— Свадьбу не портить! — повелительно сказал Инал и поглядел в сторону Веры Павловны. — Каким бы ветрам ни подставляла лиса свою шкуру, все равно она принесет ее меховщику. Ты, Эльдар, немедленно скачи в погоню... А конники твои ртами смотрят. Так ты им утри рты. Скачи немедленно и не возвращайся без головы разбойника. Не говорил ли я вам в свое время: никакой амнистии, кровь бандита и конокрада нельзя переделать. Каждый день доказывает правоту Инала. «Нетерпимый!» «Деспот!» Что вы будете делать без этого деспота, всем вам свернут головы, как курам. Как куропаткам... Свернут раньше, чем вы попадете в «большевистские силки». Что смотришь, что удивляешься, Казгирей? Или мало мы нарубили из-за тебя дров? Еще придется рубить. Ведь этого разбойника мы помиловали десять лет назад по твоей просьбе... Разве не так? А сегодня, ты слышал, просят выпустить на волю еще одного клеветника-бандита... Ну ладно, пока хватит. Продолжайте свадьбу!

По рассказам Инала Вера Павловна знала, кто такой Жираслан, чего от него можно ожидать. Уже по дороге из Пятигорска Сарыма не раз с тревогой озиралась, когда скопление встречных подвод мешало ехать и машина сбавляла ход. Сарыма призналась Вере Павловне, что она боится встречи с Жирасланом. «Ведь он способен на все, — говорила Сарыма, — а теперь он разъярен, как барс».

Как ни странно, но никто не спросил Лю, как попала к нему записка от Жираслана, — Эльдар ускакал вдогонку за дерзновенным, Инал, по-видимому, сейчас больше всего был озабочен тем, чтобы выходка Жираслана не нарушила торжество. Только Казгирей подозвал к себе Лю.

— Где ты взял эту записку, Лю? Кто тебе передал ее?

— Жираслан.

— Но где же ты с ним встретился?.. Впрочем, Лю, мы поговорим об этом потом. Удивительные дела!

Пиршество приостановилось, люди встали из-за стола. Женщины, исполняющие обязанности хозяек, показались в дверях. Старенькая, со следами былой красоты Амира благодарила стариков и других почетных гостей за внимание, оказанное столу. Тут же с испуганным выражением лица стояла Урара.

— Пусть каждый глоток, выпитый за этим столом, будет так же целителен, как молоко матери, — бормотала она, желая хоть чем-нибудь проявить свое участие и гостеприимство.

Казгирей всегда считался одним из самых блестящих джигитов Кабарды. Он и теперь не потерял своего обаяния. Обе женщины — Вера Павловна и Сарыма — направились к выходу, где их ожидал Инал. Казгирей шагал позади, положив одну руку на рукоять кинжала, другой рукою поправляя пенсне.

Две женщины, две красавицы, одна светловолосая, другая смуглая, черноглазая, но с такою же матовой нежностью лица, плыли впереди, как две луны, обе в легком, в белом. Инал подошел к Сарыме (танцевать с Верой Павловной ему не полагалось), Казгирей взял руку Веры Павловны. Неутомимая молодежь расступилась, очищая на полянке перед конюшней место для новых танцев, гармонисты взяли первые аккорды кафы Инала, первая пара — Инал и Сарыма вышли на середину.