Магдалина Сизова - История одной девочки

— Думаю, что ничего опасного — обыкновенная инфлуэнца.

Это тётя Саша сказала и положила ей руку на лоб.

— Только бы не воспаление! — сказал третий голос.

Услыхав его, Галя сразу открывает глаза и радостно кричит:

— Мама!

Потому что это действительно была мама.

— Ну, раз так кричать может, значит всё будет хорошо, — спокойно говорит тётя Саша и вместе с доктором принимается выслушивать и выстукивать Галю по всем направлениям.

Покончив с этим делом, Михаил Иваныч и тётя Саша успокаивают перепуганную маму, прописывают Гале лекарство, и румяный Михаил Иваныч, пожимая на прощание горячую Галину руку, уверенно говорит:

— Скоро поправишься, а пока, брат, лежи и отдыхай…

— Хорошо бы всё-таки этого «брата» летом на деревенский воздух отправить, худа очень, чистые комариные объедки! — говорит тётя Саша, направляясь к другой кровати.

— Я её летом на Лахту отвезу, — говорит мама, усаживаясь около Гали и укрывая её одеялом до самого подбородка.

— К бабушке? — восторженно откликается Галя.

— К бабушке, как только она вернётся. А теперь лежи спокойно, я у тебя целых десять минут могу посидеть.

Мама ещё сидела около её кровати, а Галя уже опять начала медленно погружаться в сон.

Была ночь, когда она открыла глаза. В синем свете дежурной лампы голубели стены, сливаясь с лунным сумраком ночного зимнего неба, смотревшего в окна.

Галя потянулась за питьём к столику и прислушалась: с кровати, стоявшей в противоположном углу, слышалось тихое всхлипывание; там виднелось только одеяло, закрывшее с головой чьё-то маленькое тело. Галя повернула голову и тихо спросила:

— Почему ты плачешь? Тебе где-нибудь больно?

Она не знала, кого она спрашивает, но не могла равнодушно слышать, когда кто-нибудь плакал.

— Что у тебя болит? — повторила она громче. — Голова?

Но ничто не шевелилось под одеялом, и ответа не было. Тишина водворилась в почти пустой палате, и Гале оставалось только снова заснуть. Ей казалось сквозь сон, что какая-то фигура в белом халате — кажется, это была Стеша, больничная няня, — склонялась над той кроватью, и Стешин голос шептал:

— Не надо, не надо, Асенька, плакать! Будете плакать — вам хуже станет…

И всё стихло.

— Ну, где тут мои скворцы? — громко спросил Михаил Иваныч, входя утром в палату. — Хорошо, хорошо! — одобрительно гудел он, глядя в поданный ему Стешей листок. — Температура падает, завтра ещё упадёт… Ну, а тут что?

Михаил Иваныч переходит к другой кровати. Галя с интересом смотрит туда же и видит пушистые волосы вокруг детского, очень печального лица.

— Ну, Ася, развеселись, скоро домой поедешь!

Детское лицо молча оборачивается к доктору и чуть-чуть улыбается. Доктор, погладив золотистую головку, уходит.

Вот и вечер. Уличные фонари больше не горят, тьма простирается за окнами. Туда, в темноту, ушла мама — домой, к Марсику. Вместе они там теперь, а Галя одна…

Но одиночество продолжалось недолго.

Когда зажглись лампы, целая гурьба девочек прибежала навестить больную Галю. Стеша очень быстро отправила их обратно, оставив только одну.

Таня уселась около кровати и, весело поглядывая на Галю, заявила:

— К воскресенью ты должна быть здорова. Непременно! Обещаешь?

— А что будет в воскресенье?

— Не скажу.

— Ну, скажи! Пожалуйста, скажи! А то я всю ночь думать буду.

— Нет, ты угадай!

— Да как же я могу угадать?

Таня с упрёком покачала головой, помолчала и торжественно сказала:

— Нам дали роли! Понимаешь? Нам дали настоящие роли!

— Ой! — Галя сразу села на кровати. — Что это ты говоришь?

— Да я тебе верно говорю! Мы с тобой выступаем, и ещё Катя выступает, Эльза выступает, Туся — все! Мы получили роли!

— Какие же роли? Ну, говори скорей!

— Роли птиц в «Снегурочке»! — гордо ответила Таня.

У Гали стукнуло сердце.

— А что мы должны делать? Может быть, это очень трудно?

— Ничего не делать, и ничего не трудно. Будем хлопать крыльями и бегать вокруг Весны — вот и всё. В воскресенье нам покажут спектакль, чтобы мы всё видели, а Туська покажет тебе ещё, как взбивать мус из мыла, и она сказала, что…

— Довольно, довольно! — строго прерывает Стеша на самом интересном месте. — Повидались — и хватит, а то опять она жару себе нагонит, к ночи-то.

Галя вздыхает, Таня тоже вздыхает и идёт к двери. Но, уходя, она оборачивается и говорит:

— К воскресенью обязательно выздоравливай! Ты подумай — настоящие роли! — и исчезает.

И тогда в темноте раздаётся из противоположного угла уже откровенное, громкое всхлипывание.

— Знаешь что? — говорит Галя очень тихо. — Я никому-никому не расскажу, а ты мне скажи, о чём ты плачешь. Ладно?

К ней оборачивается заплаканное, хмурое лицо из-под массы спутанных светлых волос, и почти сердитый голос, срываясь от рыданий, отвечает:

— Вы… счастливые все! Вы будете бегать… и… танцевать! А у меня нога… вот, смотри!

Девочка откинула одеяло и показала Гале голую коленку, на которой та ровно ничего не увидела.

— Ну что же? И у меня такая же! — Галя тоже быстро отбросила одеяло и показала девочке свою голую коленку.

Но вид её не произвёл ожидаемого действия. Наоборот, он вызвал новый взрыв отчаяния:

— Ничего не такая же! В твоей пустышка, а в моей… туберкулёз!

Умолкла белокурая девочка, умолкла Галя, сражённая этим настоящим горем такой же, как она, девочки. Галя уже понимала, что это значит: это значит ходить прихрамывая или ходить на костылях.

— Знаешь что? — сказала она тихо. — Если у тебя будет болеть нога, ты сможешь быть моряком. Это интересней всего на свете! Я видела одного капитана: он на обе ноги хромал, и то стал адмиралом!

Про капитана Галя выдумала, чтобы утешить Асю.

— Я не хочу капитаном! Я хочу быть танцовщицей! Я хочу быть балериной!

— Асенька! — раздаётся Стешин голос. — Это что же такое? Опять плачете? Ну-ка, я тут у вас посижу да на вас погляжу. Вот сейчас Александра-то Владимировна увидит — что скажет?

Стеша усаживается около Аси и гладит её по голове, говоря ей какие-то простые, успокоительные слова.

А Галя первый раз в жизни сознаёт себя вдруг очень, очень счастливой, и ей почти стыдно перед Асей: ведь у неё, у Гали, две здоровые ноги, и она может бегать, двигаться, танцевать и стать балериной!

На другой вечер, в поздний час, когда Стеша ушла, убедившись в полном порядке палаты и оставив в ней только одну дежурную лампу, Ася, слегка прихрамывая, перебежала на Галину кровать и, усевшись у неё в ногах, рассказала такие интересные, такие печальные и такие новые вещи, что у Гали закружилась голова от множества мыслей, до сих пор ей неведомых.