Магдалина Сизова - История одной девочки

Бабушка волновалась больше всех — пожалуй, больше Гали. Она приехала со своей Лахты за два дня до спектакля, каждый вечер принимала валерьяновые капли на ночь, чтобы заснуть, и смотрела на внучку со смешанным выражением жалости и страха.

А внучка… нет, внучка не показывала своих чувств даже маме, когда вместе с Таней забегала на минутку из школы к своим. Но с Таней они понимали друг друга без слов. Они знали, что переживает каждая из них, и в эти дни Таня уже ничего не угадывала. В эти дни они бродили в свободные часы по школе, как во сне, полные тревоги, страха, ожидания и надежд.

Наконец он настал, этот день! Впрочем, это был поздний вечер. Был уже час ночи, когда кончился экзаменационный спектакль, прошедший с таким успехом, какой редко выпадал на долю кончающих.

Бабушка устала считать корзины цветов: их было двенадцать у её Гали, их было двенадцать у Тани! Это был не экзаменационный спектакль, а восторженное принятие двух учениц в члены немногочисленной семьи больших мастеров большого искусства.

Толпа ждала их у подъезда. Была весенняя, тёплая ночь — белая ночь Ленинграда. Бледно, легко голубело небо вверху, и призрачно мерцали ненужные фонари. Бледно, легко разгорался свет над дремлющим камнем чётко выступавших зданий.

И в этом нежном и радостном свете целое шествие с корзинами цветов и огромными букетами двигалось за двумя сияющими счастьем девушками.

В квартире Гали на улице Гоголя, в доме, где когда-то жил Чайковский, всё было готово к их приёму. Мама и бабушка сияли, как два солнца, стоя на пороге. Весной дышал тёплый воздух в свете зари; весной пахли свежие огурцы, лежавшие на огромном столе с белоснежной скатертью; о весне напоминали даже холодная телятина, и зелёный салат, и золотистое вино, разлитое по бокалам и поданное всем самим папой.

Метели, дожди и туманы, непреодолимые трудности, борьба и сомнения — всё было пережито, всё было позади. Над чёткими контурами зданий разгоралась весенняя заря. Тяжёлые дни и трудные годы отходили в прошлое, уступая место новой творческой жизни.

В те годы молодёжь уже не бродила в унынии по коридорам театров, безнадёжно мечтая о настоящей работе и не имея надежды её получить. В те годы молодёжи не только давали аппетитные капли — её старались и питать. Талантливая балерина после Октябрьской революции уже могла обходиться без графского и княжеского покровительства. И в то время, когда Галина Уланова получила право на настоящую творческую работу, балетмейстер, горой стоявший за талантливую молодёжь, выдвинул её сразу на ответственную работу.

И вот по театру пронеслась новость: только что окончившей техникум, начинающей балерине Галине Улановой дали главную, труднейшую роль в «Лебедином озере»! А другой начинающей — Вечесловой — в «Красном цветке». Ну, это ещё с полбеды. Но ведущую роль — Одетту и Одиллию — будет танцевать Галя! Где это видано? Разве это возможно?! Ей не справиться с такой ролью!

Хуже всего было то, что так говорили и думали не только завистливые подруги: так думала и сама Галя. И, несмотря на то что было достаточно репетиций, страх её всё возрастал, по мере того как приближался спектакль.

В тот день Галя ходила, как в густом тумане. С самого утра она не могла согреть ледяные руки и ноги.

Весь день она мысленно повторяла все моменты танца, все музыкальные куски.

Он подкрался незаметно, этот вечер. И вот она сидит перед зеркалом в уборной, и парикмахерша Нюрочка старательно прикрепляет к её волосам два белых лебединых крылышка.

— Не упадут, Нюрочка?

— Будьте покойны, что вы!

Из зеркала смотрит на Галю в рамке завитых белокурых локонов очень бледное, худенькое лицо с голубыми глазами, взгляд которых полон не то лёгкой печали, не то какого-то особого, серьёзного внимания.

— Подрумянить! Подрумянить! — торопливо говорит Яков Петрович, гримёр, и заячьей лапкой легко прикасается к Галиным помертвелым щекам.

Что было на балу с Одиллией, Галя не могла потом вспомнить. Был туман, очень густой и плотный, сквозь который горели огни, носились и мелькали чьи-то ноги, они казались чужими, но потом Галя поняла, что это были её собственные ноги; сквозь туман пели скрипки и мелькала палочка дирижёра.

Не могла об этом бале вспомнить и мама.

Впрочем, маме-то действительно нечего было вспоминать, потому что как только начался бал, мама, сидевшая в артистической ложе, встала и отошла в глубину её, туда, где не было никого. И там она с трепетом ждала, чтобы скорее пролетели, пронеслись самые страшные минуты Галиной партии.

И вот ещё слышна музыка Чайковского, а зал кому-то аплодирует, и папа, вытирая лоб платком, говорит, наклоняясь к маме:

— Машенька, всё благополучно, посмотри!

Тогда мама вышла и увидела у края рампы Галю, которая приседала в ответ на аплодисменты, и Галино бледное лицо, на котором сияли глаза, ещё хранившие следы пережитого страха.

Папа и мама были счастливы. Почти счастлива была и Галя. Но её худенькое лицо становилось ещё серьёзнее каждый раз, когда долетала до её слуха кем-нибудь из товарищей брошенная шутка:

— Ну и Уланова! Это не лебедь, а просто гадкий утёнок!

Галя сжимала руки, и в памяти её вставала любимая в детстве книга с любимыми картинками: там был и гадкий утёнок. Но гадкий утёнок в любимой сказке превращался в белого лебедя, сияющего сказочной красотой.

И Галя жалела гадкого утёнка.

После первых выступлений Гале пришлось опять лежать с вытянутой ногой, с натруженными связками и с новыми сомнениями в самой себе и в том, что она делала. И скоро, несмотря на блестящие отзывы в печати, несмотря на сразу завоёванную симпатию зрительного зала, ей стало казаться, что она должна и может давать что-то большее обычного классического балета, с каким бы блеском он ни исполнялся.

Более опытные мастера в ответ на её вопросы только недоумевали. Классический балет состоит из ряда установленных фигур и движений, которые должны быть переданы мастером виртуозно и легко, без малейшего намёка на трудность работы. И всё.

А она искала того, что называется «сценическим образом», и, не умея даже самой себе объяснить своё желание, продолжала работу, не получая от неё прежнего удовлетворения.

Весной к этому состоянию присоединилась болезнь, и врач послал её на лечение в Ессентуки.

И здесь, среди курортной публики, Галя неожиданно нашла семью, встреча с которой преобразила весь её художественный путь.