Рюрик Ивнев - Богема

— Какие, если не секрет?

— Броня. Я должен выехать на несколько дней в Нижний Новгород.

— Что вы там потеряли?

— Еду для организации выставки революционных плакатов. Там живет замечательный художник Федор Богородский. Его нужно доставить в Москву.

— Федя Богородский! — воскликнул Рыбакин. — Чудаковатый, но хороший малый, я его знаю. Не откажетесь передать ему привет?

— Конечно, — улыбаюсь я.

— Знаете, — произнес Семен, — он очень похож на Лукомского.

— Вы знаете Петра Ильича? — Я удивился.

— Это мой друг, и я сейчас направляюсь к нему. Хотите, пойдем вместе.

Я согласился.

— Тогда в «Метрополь». Может, удастся втиснуться в трамвай, будет быстрее.

Лукомский был один. Я никогда не видел Петра таким расстроенным. Лицо его поблекло, улыбка, с которой он встретил нас, была натянутой. К его приветливости я так привык, что в первую минуту показалось, будто я ошибся дверью и попал в чужой номер. Но через мгновение Лукомский овладел собой и начал с обычных шуток:

— Ого, целая делегация! Чем обязан такой чести?

— Как всегда, — ответил я, — пришли по делу. И наш общий знакомый — Сеня Рыбакин, тоже по делу.

Тут Лукомский заметил Рыбакина и кинулся к нему:

— Привет, Семен! Не узнал тебя. Как ты изменился!

Рыбакин обнял Лукомского, а потом сказал:

— Время всех старит. Я тоже по делу. Тебе пакет. — Он протянул Петру Ильичу запечатанный сургучом конверт.

Лукомский взял письмо, отложил, а потом сказал:

— Присаживайтесь, ребята. Только угощать вас нечем. Завтра выезжаю на фронт.

— Да мы и не думаем об угощении, — запротестовал Семен.

— Впрочем, — заулыбался Петр Ильич, довольный, что нежданные гости стряхнули его озабоченность, — хлеб и чай могу предложить от чистого сердца.

— Нам не до чая. Рюрик хочет с тобой поговорить. Если разговор секретный, — обратился ко мне Семен, — я подожду около лифта.

— Нет, — ответил я, — никаких секретов. Лифт можно отставить.

В это время в дверь постучали.

— Должно быть, член вашей делегации. Войдите! — сказал Лукомский.

Едва приоткрылась дверь, как Петр Ильич воскликнул:

— Прозевал Дашу. Она уехала вчера ночью. Наказала сделать тебе выговор, Андрей! Где ты пропадал?

Андрей Луговинов, не ожидавший встретить незнакомую компанию, немного растерялся и в первую минуту не смог ничего ответить, но, оправдываясь, сделал общий поклон и сказал:

— На вокзале задержался. Уезжала моя землячка, я дал ей письмо для матери, написал, что приеду потом, оформил перевод на другой фронт и завтра направляюсь туда.

— Тогда выговор снимается. Матери надо сообщать в первую очередь.

— Поезд здорово опоздал. Проторчали ночь на вокзале, только сейчас впихнул ее в вагон и не уходил, пока поезд не скрылся. А то бывает — двинется, паровоз потом начинает фыркать и отбрыкиваться, словно необъезженная лошадь.

— Бывает, все бывает, — засмеялся Лукомский. — Ну, знакомьтесь, кто с кем незнаком.

Взглянув на Андрея, я почувствовал — парень дельный. Мне нравились его серьезные глаза и отсутствие улыбки, с которой я почти не расставался.

Лукомский подошел ко мне и отвел к окну. Потрогав бархатную портьеру, сказал:

— Любили бархат баре. — И после небольшой паузы: — Завидую вам.

Я посмотрел на него удивленно.

— Вы видели Ленина, слышали его. Вчера перечитал ваши статьи в «Известиях». Корреспондент. Это слово я знал, когда еще был слесарем на заводе в Харькове. Корреспондент на таком съезде — это значит первым слышать то, о чем потом пишут в газетах, и своими глазами видеть, что другие никогда не видели и не увидят. Вот почему я вам завидую.

Я был поражен. Казалось, что Лукомский читает в моей душе то, что я переживал, когда слушал Владимира Ильича. И я вдруг выпалил:

— Хочу на фронт.

Лукомский все понял. Он крепко сжал мою руку и ответил:

— Будет сделано. — С этими словами вынул из кармана блокнот, написал несколько слов. — Ответ получишь через несколько дней…

К нам подошел Рыбакин.

— Что за конспирация? — спросил он.

— Это не конспирация, — засмеялся Лукомский, — Это переход от слов к делу.

Семен обо всем догадался и с нескрываемой грустью произнес:

— Но этот переход много трудней, чем через Альпы.

— Как для кого, — улыбнулся Петр.

После этого я начал прощаться с Петром Ильичом, который доставил мне большую радость своим приездом и помощью. Поднялся и Сеня Рыбакин.

Андрей Луговинов вызвался проводить нас до вестибюля.

Лукомский обнял меня и сказал полушутя-полусерьезно:

— Я рад, что ты с нами. Иначе не должно быть. Ты сам знаешь.

Когда мы вышли из номера, Андрей сказал:

— Завтра я уезжаю с Петром Ильичом на фронт. Могли бы вы уделить час для важного разговора? Дело касается вашего друга Софьи Аркадьевны.

— Сони? — удивился я.

— Для вас — Соня, для меня — Софья Аркадьевна.

— Но откуда вы ее знаете?

— Если у вас найдется свободный час, я вам расскажу.

Я посмотрел на часы.

— В восемь часов приходите в кафе «Домино»: Тверская, семь. Вход свободный. Спросите меня.

Было без четверти восемь. Я пришел в «Домино». У входа встретил Мариенгофа.

— Рюрик, ужасно неприятная история.

— Что случилось?

— Пришли несколько чекистов, явно навеселе, а не впустить нельзя. Двое из них в матросской форме… Понимаешь, чем это пахнет?

— Надо позвонить в комендатуру.

— Ну а там кто, не чекисты, что ли?

— В комендатуре настоящие чекисты.

— А эти — фальшивые?

— Ты что, не понимаешь, что происходит?

— Я не вращаюсь в высших сферах.

— При чем тут высшие сферы? Все знают, что левые эсеры, пользуясь покровительством наркома юстиции Штейнберга, пропихиваются в аппарат ВЧК и всяческими авантюрами стараются скомпрометировать эту организацию в глазах населения.

— Не знаю, на лицах этих матросов не написано, кто их впихивал в ВЧК — Штейнберг или кто другой.

— Ты же сказал, что они пьяны. Это и есть доказательство того.

— Что они левые эсеры?

— Да, авантюристов набирают левые эсеры.

— А большевистские чекисты ангелы, не пьющие и не курящие. Ты идеализируешь все, кроме здравого смысла. Я умываю руки. Раз ты такой знаток тонкостей ВЧК, то и звони в их комендатуру.

— Ты говоришь про комендатуру, будто это что-то чужое.

— Да, чужое.

— А Советская власть?

— Родная.

— Но если родная тебе власть организовала это учреждение, то как оно может быть чужим?

— Не занимайся демагогией и софистикой. В любом государстве правительство организует такое учреждение, а народ обходит его стороной, не желая соприкасаться.

— У тебя старорежимные взгляды.

— Ты сегодня просто невыносим, — надулся Мариенгоф и отошел в сторону.