Лев Правдин - На всю дальнейшую жизнь

Отправляя Романа Боева в длительную командировку, редактор предупредил:

— Вот что, старикан, давай хоть раз без авантюр.

Редактор областной молодежной газеты с таким сомнением рассматривал командировочное удостоверение, как будто даже в этой бумажке уже затаился некий авантюрный замысел.

У редактора имелись все основания говорить так, потому что специальный корреспондент и очеркист Роман. Боев давно и прочно прославился именно своими авантюрами. В прошлом, например, году командировали его на посевную в совхоз, а он за весь месяц прислал три заметки, а все остальное время провел на тракторном стане второго участка, Выучился там управлять трактором и преспокойно вкалывал как простой тракторист. А в редакции паника — пропал собственный корреспондент. Время-то было тревожное, тридцать первый год. Через месяц он явился: лицо красное, обветренное, руки в несмываемых пятнах масла, губы в трещинах. Дали ему тогда как следует и по служебной линии, и по комсомольской. Но зато какие очерки он написал для своей газеты! Их перепечатала «Комсомольская правда», и местное издательство выпустило отдельной книжечкой. Вот вам и авантюра!

Но редактор всячески делал вид, будто ничего этого не было, и, чтобы Роман не очень-то воодушевлялся на подобное самоуправство, он еще и пригрозил:

— Я терплю, терплю, но уж если ударю — мало не будет…

Редактор был очень молод и всячески это скрывал. Он тяготился своей молодостью, считая, что она ущемляет его авторитет, и очень старался представиться человеком пожилым, умудренным опытом жизни и борьбы, но все его стирания привели к тому, что он прослыл брюзгой и занудой. Разговаривая, он устало щурил блестящие мальчишеские глаза, покряхтывал звонким юношеским тенорком и поглаживал свой высокий чистый лоб.

— Лысеем. Годы идут, а мы лысеем.

И не было худшего оскорбления усомниться в этом, предположив, что тут никакая не лысина, а всего-навсего лоб. Боев предложил примирительную формулировку: «Лоб, переходящий в лысину», чем только укрепил свою сомнительную репутацию.

Глядя, как редактор мается над его удостоверением, он подумал: «Давай, давай, вынюхивай».

Он уже давно написал Стогову, что собирается приехать на строительство, поработать, но только не в качестве газетчика, а в какой-нибудь должности, так, чтобы все время находиться в самом пекле. И получил ответ: «Приезжайте, у нас тут везде так горячо, что настоящее пекло мне представляется домом отдыха».

— Молчишь? — спросил редактор и, вздохнув, подписал удостоверение. — Главное запомни: в обкоме такое мнение, что на Уреньстрое не все благополучно. Сроки пуска они затягивают. Начальник там, говорят, мужик — камень. Да ты его знаешь.

— Да так, немного, — нехотя ответил Боев.

— Хитришь, старикан, всем известно, что у тебя с ним старая дружба. А зачем хитришь? Какая у тебя цель? Что ты опять задумал?

— От тебя не скроешься. — Боев сделал вид, будто он поражен проницательностью своего начальника. Обескуражен. Убит. Но все это только для того, чтобы в свою очередь поразить редактора: — Слушай, есть мысль.

— Так я и ждал. Новая авантюра.

— Нет, в самом деле. Давно задумано. Еще когда в совхозе работал…

— Ну, давай, давай, опубликуй, — снисходительно проговорил редактор, но, как заметил Боев, насторожился.

— Как ты смотришь, если поставить вопрос об индустриализации сельского хозяйства?

Теперь настала очередь редактора изображать человека, сраженного мыслью, может быть, даже авантюрной.

Он потер то место, где, по его мнению, лоб переходил в лысину.

— Механизация, я так понимаю.

— Механизация — это сегодня. А завтра? Я ведь говорю о полной индустриализации хлебодобычи.

«Хлебодобыча» совсем сразила редактора, у него даже блеснули глаза, но он взял себя в руки и заскрипел:

— Куда-то тебя заносит, а на данном этапе…

— Да ты дослушай до конца, — перебил его Боев. — На примере Уреньстроя, который даст окружающим колхозам электроэнергию и воду на поля…

— Запрещаю, — не очень решительно заявил редактор. — Требую материал в свете задач сегодняшнего дня.

Наконец Боев взорвался, предусмотрительно спрятав удостоверение в карман.

— А я не понимаю, чего ты добиваешься! Все равно на Уреньстрой я поеду и во все дела буду втяпываться, а заметочки «в свете решений» от меня не жди. Я тебе настоящий материал дам, и не сразу. А с начальником у меня старая дружба. Еще чего, давай высказывайся… Вытрясай свои стариковские ползучие соображения.

Редактор рассмеялся: это у него первое дело — донять человека. Боев подмигнул: строгий редактор на самом деле был свой парень.

— Устраиваю отвалку, приходи. Теперь долго не увидимся.

— Ох, старикан, по-моему, чего-то ты еще задумал все-таки.

— Ничего я не задумал. Я вспомнил. — Боев совсем не собирался посвящать занудливого редактора в свои воспоминания и пожалел, что проговорился. Пришлось сказать: — Урень, знаешь ли, — это моя родина. Я там родился. Отец там похоронен.

— Это я понимаю, — проворчал редактор. — Не дело это — впадать в биологию и все такое…

— Не скрипи, — строго оборвал его Боев. — В братской могиле он. Белые там всех партизан расстреляли.

— О! — поперхнулся редактор и еще раз сказал: — О! Что ж ты сразу-то не сказал. Разводишь тут… Ну, лады. До вечера.

Над Уренем гремел ураган. Никто его не ожидал в этот первый день апреля: с утра над степью пронесся теплый мягкий ветер, сбил остатки мокрого снега с деревьев и оголил крыши.

А когда совсем стемнело, около десяти часов, хлопьями повалил снег, ветер, набравшись силы, закрутил его над пристанционным поселком. Взметнулись деревья в свисте, в треске ломающихся сучьев. С пакгауза сорвало крышу, с похоронным звоном ударилась она о каменную ограду, железные листы переваливались и взлетали в серой кромешной мгле, как большие уродливые птицы.

Такую встречу приготовили Роману родные его места — необозримые степи с оврагами, заросшими черноталом и непролазным шиповником. Все это Урень — голубая степная реченька, задумчиво омывающая зеленые холмы юности.

И станция, где он сошел с поезда, тоже называлась «Урень».

— Знатная встреча! — Боев поглубже спрятал голову в холодный воротник желтого кожаного пальто и отправился отыскивать дом, где помещалась экспедиция Уреньстроя. Это было почти напротив вокзала, две минуты ходу, но ураган сместил все представления о времени и пространстве. Пока добрался по снежным сугробам, вымотался, словно десять километров прошел по бездорожью. Но зато экспедитор очень ему обрадовался: