Петр Кириченко - Четвертый разворот

И положил руки на штурвал.

Обычно, когда Рогачев выходил, передавая ему управление, он шутя говорил: «Ем глазами горизонт!» — но сегодня, видать, не был расположен к шуткам. Возможно, ему не хотелось возвращаться домой.

Я на удивление спокойно воспринял то, что Рогачев отправился к Татьяне, хотя и не понимал, зачем ему выходить, если и так все решено. Возможно, он не досказал чего-то или же хотел увидеть ее на кухне среди контейнеров и бутылок, постоять, пошутить. Что в этом необычного? Ничего, хотя раньше я уверял себя, что он ничего не делает просто так. Легче ведь предположить, что ему надо выйти в туалет, и не ломать голову сложностями. Думая об этом, я смотрел в локатор, поджидая момент начала разворота — мы подходили к Анапе. Или же он решил не оставлять ее надолго? Об этом же думал вчера и я, и тут мне пришло в голову, что мы решаем судьбы других людей, даже не спрашивая их об этом. Интересно получалось...

— Разворот! — предупредил я Саныча и повернул задатчик курса.

Самолет плавно вошел в крен, оставляя слева Анапу и разворачиваясь на север; теперь под нами стелилась рваная облачность, справа виднелась невысокая гряда пока еще молодой кучевки. Все это я видел не однажды, а тут подумалось, что и самолет, поднявший меня в небо, и вся летная жизнь, на которую я возлагаю столько надежд, являются по сути замкнутым пространством, и выходит, что, взлетая и поднимаясь выше облаков, я не вырываюсь из обычного круга, да и не вырвусь, пожалуй; и дело не в самолетах, а во мне самом. Мне казалось, что-то трагическое таилось в жизни, а полеты только подчеркивали это. Было похоже на то, будто бы я тянулся к чему-то рукой, и, чем больше тянулся, тем дальше оно отодвигалось и... Додумать мне помешал диспетчер, он прощался с нами, потому что мы выходили из его зоны. Я поймал себя на мысли, что мне не хочется додумывать, и голос диспетчера оказался своеобразным спасением. Возможно, всем людям не хочется додумывать до конца, доходить до истины. Не знаю, но в тот момент мне хотелось услышать голос человеческий, и, нажав кнопку внутренней связи, я спросил:

— Саныч, вы не находите, что жизнь прекрасна?

— Удивительно прекрасна, — ответил он, будто ждал этого вопроса. — Жаль только, что мы не всегда об этом помним.

— Что же в ней удивительного?

— Она сама, — сказал Саныч — Что это на тебя нашло?

— Просто так, — подмигнул я Тимофею Ивановичу, который смотрел на меня с испугом, и на лице его читался вопрос — не перегрелся ли я вчера на пляже.

— Бывает, — проговорил Саныч задумчиво. — Посмотришь вокруг, подумаешь и ничего не поймешь.

— Это точно! — ответил я ему его же словами.

И Тимофей Иванович вдруг щедро улыбнулся, словно бы соглашаясь со мною. В этот момент возвратился Рогачев, спросил, все ли нормально, и забрался в свое кресло.

— Сейчас подадут легкую закуску, — обрадовал он нас, хотел было сказать о единственной радости в жизни, но, видно, передумал. — Отчего в самолете всегда голодный?

— Сие есть тайна, — ответил Саныч равнодушно.

А Тимофей Иванович взглянул на меня так, будто бы спрашивал: «Слышал, как умные люди разговаривают? То-то же!»

После посадки я дописал задание и вышел из пилотской последним. Рогачев с Санычем уже спустились с трапа и осматривали колеса. Я, конечно, не ждал, что Татьяна признается мне о встрече, но решил пригласить ее вечером в кино. Когда я вошел на кухню, Татьяна складывала полотенца в контейнер, Лика осматривала кресла салона. Татьяна оглянулась на меня, и на секунду руки ее застыли, но тут же она продолжила работу. Мне захотелось подойти к ней и тихо сказать: «Значит, в одиннадцать?»

Она взглянула на меня так, словно бы этого ждала, и злость у меня прошла.

— Сходим вечером куда-нибудь? — предложил я, чувствуя, что сейчас больше всего хочу услышать короткое «Да!» — то, что я слышал много раз.

— У меня куча дел, — ответила Татьяна, отводя глаза. — И потом... Я неважно себя чувствую...

— Ладно, — кивнул я. — Занимайся своими делами, увидимся после.

Она с облегчением вздохнула, хотела что-то сказать, но так и не решилась. Я подождал и шагнул на трап.

Через двадцать минут мы втроем уже ехали в автобусе. Рогачев напомнил нам с Санычем, чтобы завтра не забыли позвонить дежурному и узнать время вылета, и неожиданно вышел на предпоследней остановке. Мы доехали до конечной, Саныч нырнул в метро, а я отправился пешком. Домой не хотелось, к тому же приятно было идти в толпе по Московскому проспекту: когда возвращаешься из рейса и видишь многолюдье, кажется, что попал на праздник. Не успел я подумать об этом, как вдруг остановился, пораженный догадкой. Затем без колебаний вернулся к универмагу, возле которого сошел на остановке Рогачев, и направился прямо в отдел часов. Там было безлюдно, и девушка за прилавком явно скучала

— Мой товарищ должен был купить часы, — сказал я, подойдя. — Он — в летной форме.

— Купил, — ответила девушка недовольным голосом. — За пятьдесят два рубля. Хотите еще одни?

— Не помешало бы. — Я принял ее шутку, и вышел на улицу, думая о том, что Рогачев остался сам собою даже в этой ситуации. Он ведь переманивал Татьяну и, казалось бы, должен не поскупиться, но решил обойтись подешевле. Я едва не рассмеялся: его «ходики» стоили рублей сто, никак не меньше. Завтра они встретятся с Татьяной, и уже на следующий день она сможет похвастаться ими.

Я неторопливо брел по тротуару, думая о том, что до завтра надо что-то предпринять. «До завтра! — стучало у меня в висках. — До завтра!..» В этих словах было что-то знакомое, и я не сразу припомнил, что есть такая песня. И как только я это вспомнил, сразу понял, что Рогачев собирается обойти меня и в этом. Несомненно, он продумал, что делать, если Татьяна скажет мне о разговоре. Отчего это раньше мне не пришло в голову?

Я взглянул на часы: времени прошло достаточно. Если самолет сразу разгрузили, она должна была сейчас ехать домой. Но ведь она могла попросить Лику остаться и сдать контейнеры? Не теряя больше ни минуты, я перешел на другую сторону проспекта и остановил машину. Мне надо было обогнать и Татьяну, и Рогачева. Но Рогачев-то поехал автобусом, да и Татьяна не добралась бы так скоро.

В такси я зачем-то отцепил погоны от рубашки, кинул их в портфель и спросил водителя, сможет ли он подождать минут двадцать.

— Плати гроши — сутки буду ждать, — весело ответил он и, покосившись на меня, спросил: — От женщин скрываешься?

— От них, окаянных, — кивнул я и положил ему пятерку в протянутую руку. — Загрызли!

— Разумно, — похвалил он меня и тут же увеличил скорость.

Я подсказал, где лучше повернуть, чтобы оказаться перед домом Татьяны, но не близко, а в отдалении. Мы остановились и стали ждать. Я закурил... Минут через пять появился Рогачев, шел он неторопливо, один раз взглянул на часы, а потом остановился у парадного входа. Вскоре появилась и Татьяна. Он двинулся ей навстречу, что-то сказал. Возможно, Татьяна не ожидала его увидеть, как бы там ни было, она оглянулась, будто бы догадалась, что я скрываюсь где-то поблизости. Они постояли и вошли в дом.