Петр Кириченко - Четвертый разворот

— Она? — отчего-то шепотом спросил таксист.

— Он, — ответил я.

— В любом случае — она...

Я не очень-то его понял, потому что думал о другом, вышел из машины, отпустив его на все четыре стороны. Таксист хмыкнул и мгновенно умчался, а я пошел к телефонной будке. Мысль о Глаше явилась только теперь, когда я увидел Рогачева и Татьяну вместе. Набрав номер, я слушал длинные гудки, говоря себе, что Глаши конечно же нет дома... Наконец в трубке щелкнуло, и послышался хрипловатый, будто бы со сна, голос Глаши.

Я назвался и спросил, чем она занимается.

— Зайчишка, — сказала она не сразу. — Наконец-то догадался позвонить. Приятно слышать, а главное...

— Глаша, — прервал я ее, — ты можешь сейчас уйти из дома?

— Смотря куда, — ответила она весело, но внезапно замолчала и тревожно спросила: — Что-нибудь... Вы прилетели?

— Нет, звоню из самолета, — пошутил я, думая о том, а надо ли впутывать Глашу. — И ничего не случилось.

— А зачем позвонил?

Действительно, зачем? Она что-то говорила, но я не слушал, а, решившись, сказал, что ее ожидает сюрприз на площади Мира, назвал адрес и ждал. Она попыталась выяснить, что за сюрприз, но я оборвал ее, спросив, может ли она выехать немедленно.

— Возьму машину, — ответила она бодро. — Но кто там живет, должна же я знать?

— Друг, — сказал я и повесил трубку.

Выйдя из будки, я постоял в нерешительности, перекурил и пошел в дом. На звонок долго никто не отзывался, но вот послышались шаги, щелчок замка, и на пороге возникла Татьяна.

— Ты? — удивленно спросила она, на секунду потерявшись от неожиданности, и быстро заговорила: — Зачем ты приехал! Давай после встретимся. Я не могу объяснить тебе, но все это не так. Не так, понимаешь? Завтра я все скажу...

Она впустила меня в прихожую, закрыла двери и теперь держала меня за руки, умоляя не двигаться дальше; голос ее доходил до шепота, она оглядывалась в темноту знакомого мне коридора, словно бы ждала, что оттуда появится Рогачев, и продолжала уговаривать меня. Странно, ведь она снова меня обманывала, но я ей верил: наверное, и впрямь надо было уйти — пусть они сами разбираются, — но тут я вспомнил о Глаше.

— Подожди! — тихо вскрикнула Татьяна, когда мы почти подошли к ее двери. — Я согласна переехать, но...

Снова начинались какие-то «но» — и тут мне подумалось, что последнее время мою жизнь устраивают без меня, это, пожалуй, и подтолкнуло: я отвел Татьяну рукой и вошел в комнату.

Рогачев сидел в кресле, перелистывая старый «Огонек». Перед ним на столике стояли две чашки, там же лежали его часы. Он поднял голову, увидел меня и как ни в чем ни бывало сказал:

— Проходи!

В его глазах я не заметил удивления. Выдержка, надо признать, железная; он смотрел на меня в упор, как бы говоря: «Что же дальше?!» Да ведь и я, переступив порог, стал совершенно спокоен — кинул портфель на тахту и сел в кресло, где сидел не однажды. Татьяна тоже вошла, закрыла двери и прислонилась к ним спиной, глядя то на меня, то на Рогачева.

Мы молчали, было тягостно, и, честно признаться, я не знал, что же дальше: главное было — войти сюда...

— Требуется еще одна чашка, — нарушил молчание Рогачев и указал глазами на столик.

Татьяна не сдвинулась с места, так и стояла у двери, словно боялась, что мы встанем и уйдем — вероятно, она даже не слышала.

— У тебя ничего не выйдет, — сказал я, как можно спокойнее. — Так что не старайся.

— Что не выйдет? — поинтересовался он, зыркнув на Татьяну. — Растолкуй конкретнее.

— Ничего не выйдет, ни сейчас, ни после...

Явно это было не то.

Рогачев ухмыльнулся, притворно вздохнул и, отделяя каждое слово, стал говорить о том, что я догадался о встрече, но этого крайне мало; он намекнул, что однажды пытался учить меня уму-разуму, но теперь убедился — напрасно.

— Бестолковый ты все же, — закончил он. — Сам не знаешь, чего хочешь. Угости нас чаем, — повернулся он к Татьяне. — Разговор длинный...

Татьяна вышла.

— Она никогда не будет с тобой счастлива, — начал Рогачев, заметив, что я хочу прервать, остановил меня рукой. — Подожди! Я знаю, что говорю. Если бы ты подумал раньше, что она с а м а согласилась на встречу, многие вопросы пропали бы. Скажешь, не так?

— Так!

— Ты можешь спросить, отчего я так уверен. Пожалуйста: мы с тобой давно летаем, и я знаю многое. Понимаешь, многое... И теперь тебе надо попить чаю, встать и тихо уйти. Так это спокойненько, без лишних слов.

— Ты-то сам что предложишь? — спросил я, чувствуя, что его неуловимость и самоуверенность начинают меня бесить. — Оставишь жену и детей и..

— Не знаю, — ответил он устало. — Я думаю, понимаешь, думаю... Вот пришел поговорить, но ты все испортил.

— Нет, — сказал я и встал. — Тебе думать не о чем, потому что ты никогда не оставишь жену и детей, точнее, Рим тебе не даст спать спокойно. Я не представляю, что ты хочешь от Татьяны, но знаю: где ты появишься, там уже не чисто!

Я замолчал, не зная, как выразить то, что он всегда подавлял других людей, этим-то и жил, махнул рукой и добавил:

— Тебе приятно думать, что ты пришел спасать ее, а на самом деле ты спасаешь себя, потому что...

В этот момент вошла Татьяна с чайником в руке, и я не успел ему сказать, что он стал задыхаться в тесноте своего дома, в своей распланированной жизни... Но тут я натолкнулся на тяжелый взгляд, не обещавший ничего хорошего.

— Придет время, и ты пожалеешь о своем приходе, — сказал он спокойно и зло. — А теперь уйди, мы должны поговорить, потому что...

— Нет! — прервала его Татьяна, и я взглянул на нее с надеждой, но она вдруг прямо-таки кинула чайник на стол. — Уходите оба!

Чай расплескался, и Рогачеву тоже пришлось встать; теперь мы стояли втроем посреди комнаты, не глядя друг на друга. Татьяна закрыла лицо ладонями и вышла из комнаты. Где-то далеко прозвенел звонок.

— Уйди немедленно! Не то мне придется применить силу.

Я выдержал взгляд Рогачева и сказал:

— Сейчас ты сам уйдешь отсюда, и навсегда.

Он только скривился, подумав, наверное, с каким бы наслаждением двинул меня кулаком. У меня дернулась щека. Рогачев заметил это и взглянул с нескрываемым презрением.

Мы стояли друг против друга, будто бы собирались драться. Собственно, дракой это назвать было нельзя: если я не успею опустить ему на голову кресло, он расправится со мной двумя ударами.

— Уйди! — успел он сказать, и внезапно лицо его переменилось; и вид у него стал таким, будто бы он дышал через кислородную маску и кто-то закрыл вентиль.

Я понял, что на пороге возникла Глаша, и тут же услышал ее веселый голос:

— Привет! Где мой сюрприз? Чем занимаетесь?

И поскольку ей никто не ответил, она осеклась, пристально взглянула на меня, перевела взгляд на Рогачева и, уловив, что здесь происходит что-то не то, спросила: