Аркадий Львов - Двор. Книга 1

События международной жизни отодвинули Чеперуху на задний план, многие даже совсем забыли, но Дегтярь сказал, что нет оснований откладывать дальше, и пусть Малая даст объявление про товарищеский суд. У Клавы Ивановны по этому вопросу была неуверенность: может, в честь такого праздника и таких успехов воздержаться?

— Малая, — нахмурился Иона Овсеич, — я отвечу на твой вопрос словами товарища Сталина: у людей, мало искушенных в политике, обстановка успехов порождает настроения беспечности и толкает их на то, чтобы почить на лаврах. Не благодушие нам нужно, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность!

Суд проводили в форпосте и пригласили жильцов из соседних дворов. Дегтярь, Клава Ивановна и доктор Ланда сидели рядом, а немножечко в стороне — Иона Чеперуха. Чтобы всем присутствующим было ясно, товарищ Дегтярь вкратце изложил дело, после этого слово предоставили гражданину Чеперухе.

— Дорогие соседи, — сказал Иона, — в этом доме я живу с того дня, когда мой папа Аврум Чеперуха и моя мама Ривка Чеперуха, в девичестве Коган, родили меня на свет. Вся моя жизнь прошла перед вами, как на ладонях. Все сознательные годы я занимался физическим трудом и никогда не брезговал тяжелой работой. Наоборот, если инженер должен крутить мозгами, а для токаря возле станка самое главное — руки, так для тачечника главное и мозги, чтобы найти, где заработать копейку, и руки, и вдобавок хорошие ноги. Инженер может сидеть на стуле и думать, токарь тоже может сидеть на стуле возле своего станка, потому что там есть мотор, а где вы видели тачечника без ног? Тачечник без ног — это все равно, что аэроплан без крыльев и паровоз без колес: один не полетит, другой не поедет.

Граник, доктор Ланда и многие другие захлопали, но Иона велел прекратить аплодисменты и попросил, от имени всех присутствующих, чтобы гражданин Чеперуха приступил к делу по существу, а не начинал с Адама и Евы. На эти слова Чеперуха ответил, что он не начинал с Адама и Евы, потому что они жили в раю, а он родился при царском режиме, и николаевская Россия была тюрьма для народов, особенно евреев и нацменов. Образование и медицинскую помощь имели право получать только богатые, а бедняк радовался, если мог принести домой кусок хлеба своим голодным детям и жене. А жена не знала, что раньше: дать цицку самому маленькому или дать корку хлеба самому голодному.

— Гражданин Чеперуха, — прервал Дегтярь, — во-первых, по-русски говорят титьку, а не цицку, а во-вторых, как председатель, я опять повторяю вам: переходите к делу по существу и не читайте нам мораль.

Иона возразил, что не читает мораль, а рассказывает про свою жизнь, когда он был еще мальчик и семья, где отец был нищий тачечник, постоянно голодала. Потом он немного подрос и стал подрабатывать на Староконном базаре: одному посторожит мешки, другому лошадей напоит, третьему — еще что-нибудь. И так от зари до зари. Рабочие люди, у которых была не жизнь, а каторга, зарабатывая копейку, сразу пропивали ее: пока в голове держался пьяный угар, они все забывали. Возле этих людей он тоже научился понемножку пить — вино, самогон, монопольку, словом, что попало. Плохая привычка, как тифозная вошь: ты ее придавил ногтем, а она уже успела пустить тебе в кровь свой гнусный яд. Конечно, теперь жизнь совсем другая и нет оснований пить, но с тех пор яд держится у него в организме, и медицина на сегодня еще бессильна справиться.

— Товарищи, — поднялся Иона Овсеич, — я думаю, там, где еще бессильна медицина, имеет достаточную силу наша общественность. Гражданин Чеперуха, вместо того, чтобы открыто и честно признать свое преступное поведение, рассказал нам историю, начиная с Адама и Евы, а на занятиях по краткому курсу, сколько ни говорили, сколько ни предупреждали, вы не найдете его днем с огнем. Пьяница, дебошир, смутьян — вот лицо человека, который с топором в руках бросился на своего родного сына, свою жену и соседей!

— Овсеич, — Иона протянул вперед руки, на лице заиграла жалкая улыбка, — я же был выпимши, я не помнил, что со мной делается. Честное благородное слово…

— Чеперуха, — повысил голос товарищ Дегтярь, — вы нарушаете порядок: вам никто не давал слова. Суд хочет заслушать свидетелей. Дворничка Середа, Анастасия Архиповна.

Тетя Настя сказала, что у нее нема чего говорить, кроме того, что Иона выскочил с топором и стал посередке двора, где вода сбегает в канализацию. От страха она закрыла окно и видела, как Степа с Ефимом покатили на него тачку, а он рубанул топором воздух и закричал, что всех порубает на мелкие куски.

Иона Овсеич одобрил показания Анастасии Середы и спросил, а раньше, до этого случая, она не замечала чего-нибудь такого со стороны Чеперухи: например, приходил домой пьяный, кидался на жену, сына, говорил вслух нецензурные слова.

Тетя Настя ответила, что замечала.

— Товарищ Середа, — обратился Иона Овсеич, — а не можете ли вы вспомнить, что именно говорил Чеперуха?

Да, сказала тетя Настя, могу: один раз, дело было в августе месяце, Иона пришел пьяный, аж воздух синий изо рта вылетал, и кричал, что на шее у советской власти сидят дармоеды, языками тренькают, начальников в сраку целуют, аж облизываются, а работать нема кому.

Иона Овсеич сказал, нет необходимости повторять все дословно, и хотел задать следующий вопрос, но Лапидис в это время заявил с места, что товарищеский суд не компетентен вести в такой плоскости разбирательство и он категорически возражает.

— Лапидис, — Иона Овсеич ударил карандашом по крышке графина, — довожу до вашего сведения: то, что происходит во дворе и касается всех жильцов, — компетенция товарищеского суда. А если вас не устраивает, можете оставить заседание.

— Оставить заседание или присутствовать, — крикнул Лапидис, — это мое личное дело!

— Ваше личное дело — выпить или не выпить стакан воды, — ответил Иона Овсеич, — а поведение в общественном месте — это касается всех и советую не бравировать.

Люди захлопали, но Лапидис опять выскочил со своим мнением, причем обратился уже не к председателю, а к присутствующим: пусть не забывают, что товарищеский суд не для одного Ионы Чеперухи, надо будет — сыщутся еще подсудимые.

Это уже было похоже на открытую угрозу, людям не понравилось, и Котляр, который сидел почти рядом, поднялся и потребовал от председателя, чтобы навел порядок, вплоть до удаления из зала.

— Ставлю на голосование, — объявил Иона Овсеич. Все голосовали «за», Лапидис тоже. Доктор Ланда весело подмигнул и толкнул Клаву Ивановну локтем в бок, кивая на Лапидиса, который имел вид, как ворона после хорошего дождя.

Следующее слово предоставили свидетелю Хомицкому. Иона Овсеич спросил, с какого года свидетель живет в данном доме. Степа ответил, все знают, с двадцатого, когда он пришел с бригадой Котовского, и прямо начал говорить про Чеперуху. Всю жизнь, сколько он его помнит, Иона выпивал, но в последнее время немножко больше. А может, не больше: просто годы делают свое, и теперь от полстакана его разбирает, как раньше от пол-литра. А насчет топора он лично думает, что Иона просто хотел напугать и никакой опасности не было.