Аркадий Львов - Двор. Книга 3

Минут через двадцать Андрей Петрович вернулся, лицо было красное, как будто прямо из парной, в зеленых глазах прыгали искры.

— Малая, — сказал Андрей Петрович, — сегодня придется полежать здесь, а утром дадут команду, чтобы перевели в палату. Так что потерпи немного. А в райкоме будет отдельный разговор. Не успели объявить, что освобождают всяких там Вовси, Фельдманов, а эти уже садятся на голову!

— Кто эти? — спросила Клава Ивановна.

— Ты, Малая, давай не перекручивай! — одернул майор Бирюк. — Я вижу, куда ты клонишь. Давай не перекручивай, Ивановна, а то без тебя хватает в Одессе мастеров перекручивать.

— Уходи. Уходи по-хорошему, — приказала Клава Ивановна, — а то здесь будет сейчас такое, что ты ляжешь на койку вместо Малой!

— Слушай, — засмеялся Андрей Петрович, — да ты, Малая, я вижу, как наш Дегтярь: чуть не по-твоему, сразу в бутылку лезешь.

— Няня! — закричала Клава Ивановна. — Няня, позовите сейчас же дежурного доктора, и я категорически требую, чтоб этого человека больше не пускали ко мне!

Майор Бирюк не стал дожидаться, пока придет дежурный врач, сказал мадам Малой «ауф видерзеен!» и быстрым солдатским шагом направился к выходу.

— Сволочь! — бормотала Клава Ивановна. — Кулацкая морда. Ой, Дегтярь, ой, Дегтярчик, на кого ты нас бросил!

Пришла санитарка, отперла кладовку, поставила швабру и ведро, сказала про больную из третьей палаты, раздатчица только успела наполнить тарелку, а та вдруг захрипела — и нема человека. Два часа полежит еще в палате, а потом отвезут в морг, так что койка освободится, можно будет переехать в палату, и пусть Клава Ивановна понемногу собирается, чтоб не пришлось потом пороть горячку.

— Няня, — сказала Клава Ивановна, — вот вам рубль, сами перемените матрац и белье, чтоб все было чисто.

Матрац, ответила няня, переменить нельзя, это только завхоз может. Да и менять не надо: опрятная была еврейка, аккуратная, под себя не делала, а то бывают такие, что какую клеенку под них ни клади, а проходит, как через папиросную бумагу. А простыни и наволочки раньше были бязевые, теперь льняные. Льняная простыня после хорошей стирки долго держится.

Няня взяла свою сумку, внутри звякнули кастрюли и склянки, спросила Клаву Ивановну, принести ей ужин или нет аппетита, сама догадалась, что у больной аппетита нет, сказала, если нет, то лучше не заставлять себя насильно, организм сам чувствует, что ему надо, а что не надо, и пошла.

После разговора с няней у Клавы Ивановна стало легче на душе. Кто она, эта няня? Простая женщина, случайно оказалось, что дежурит сегодня, на ее месте могла быть любая другая. Но сколько доброты, какая готовность сказать приветливое, теплое слово, как будто это долг, обязанность, а никакого долга, никакой обязанности нет — просто сердце требует, сердце подсказывает, что человеку, какой бы ни был, нужно сказать человеческое слово.

Вспомнился старый Чеперуха. Зачем она пришла к нему спозаранку? Чтобы дать ему бутылку шнапса: пусть выпьет на радостях, что освобождают доктора Ланду, за которого он готов был заступиться и хлопотать, когда все другие отвернулись. Спрашивается: заслужил Чеперуха или не заслужил? Двух мнений быть не может: заслужил. А если заслужил, как же получилось, что вдруг, как с цепи сорвался, набросился на нее, Малую, и с такими словами, что надо идти специально в винный ряд на Привоз, чтобы услышать? Конечно, можно сказать, что биндюжник Чеперуха — это биндюжник Чеперуха. Но почему же один раз этот биндюжник такой, а тут же, через полчаса, совсем другой? Либо надо считать, что в одном человеке сидят два разных человека, либо надо думать, что человек все время копит-копит на сердце, а потом вдруг выбрасывает, потому что больше нет сил терпеть и сдерживаться.

— Малая, — сказала себе Клава Ивановна, — получается, что Бирюк прав и Чеперуха, который устроил дебош, это настоящий Чеперуха и оставлять так нельзя, надо принимать меры.

Меры, бормотала Клава Ивановна, опять меры, всю жизнь меры и меры, и сколько ни принимай, все равно придется принимать опять. А с другой стороны, если не принимать меры, значит, пусть идет как идет, и получается, как говорил покойный Дегтярь, самотек, то есть открытое наплевательство, равнодушие и, в конечном счете, преступление.

На улице быстро темнело. В коридоре зажгли свет, издалека доносились голоса, слов нельзя было разобрать, но возникло приятное ощущение, какое бывало дома, когда Клава Ивановна слышала голоса соседей из-за стены, как будто вокруг одни родные и близкие люди.

Появились, все в одной компании, словно заранее сговорились, старик Киселис, Лапидис, Граник, Котляр, каждый норовил схватить мадам Малую за руку, потянуть куда-то, непонятно куда, за собой, при этом глаза делались стеклянные, с остановившимся взглядом, вроде, хотя и смотрят на мадам Малую, не видят ее, у Клавы Ивановны тревожно сжималось сердце, но страха не было, наоборот, было нетерпение, хотелось побыстрее узнать, куда же все-таки тянут, старик Киселис вдруг спросил, почему Малая пришла без цветов, на могилы полагается приходить с цветами, Клава Ивановна засмеялась, где же могилы, вокруг все живые, но тут ворвался Чеперуха, закричал диким голосом: «Малая, тебя тянут на цвинтар!» — схватил на руки, она машинально обняла за шею, долго бежали в темноте, наконец, остановились, оказалось, во дворе у дверей Феди Пушкаря, Чеперуха опустил Клаву Ивановну на землю, она сказала: «Ну, Иона, слава Богу, все хорошо кончилось».

Клава Ивановна открыла глаза, няня слегка тормошила за плечо, сказала, покойницу увезли, можно переходить в палату, а нет настроения сейчас, можно отложить на утро. Лучше, посоветовала няня, отложить на утро, а то ночь длинная, наперед всего не угадаешь, человек хоть помер, сам в покойницкой, а дух от него все равно остается.

— Короче, — перебила Клава Ивановна, — если все готово, можно перебираться.

Няня сказала, больной вставать нельзя, она сходит за каталкой. Хорошо, согласилась Клава Ивановна, пусть идет за каталкой.

Няня вернулась без каталки — у одной сломалось колесо, обещают завтра починить, а другая сейчас под больным, у которого отнялись ноги, сам ходить не может — зато принесла новость: какой-то человек внизу рвется к мадам Малой, говорит, что самый близкий родственник, обязательно должен навестить.

Мадам Малая просила обрисовать, какая наружность, няня обрисовала, получалось довольно точно, по всем признакам Иона Чеперуха. От неожиданности трудно было сразу сообразить, что ответить: то хотелось сказать, пусть уходит, то, наоборот, хотелось сказать, пусть впустят, но предупредят заранее, что на две минуты, не больше, чтобы мог сказать здрасьте и до свиданья, хотя, с другой стороны, впускать человека в больницу, когда посетительское время кончилось, чтобы мог сказать здрасьте-до свидания, не было никакого резона.