Аркадий Львов - Двор. Книга 3

Марина, когда Андрей Петрович в общих словах пересказал ей секретный доклад Хрущева, который в полном объеме, специально для секретарей заводских и фабричных парторганизаций, читали в обкоме партии, некоторое время сидела неподвижно, как будто нашел столбняк, потом, хотя никак нельзя было ожидать, вдруг засмеялась и произнесла гортанным, вроде не своим, голосом:

— Ну что, товарищ майор: за что боролись, на то и напоролись. Теперь поди расскажи Малой, расскажи нашим бабонькам во дворе. Полковника Ланду пригласи, пусть поделится воспоминаниями. А вернется из лагеря старший Лапидис — и ему будет чего досказать. Ах, Андрюша, смотришь на меня, такая-сякая, а мне кричать, понимаешь, кричать хочется!

Марина обхватила себя руками, заплакала, кулаками вытерла слезы, сама про себя сказала, чего-то мамзеля разнюнилась, вспомнила слова из сказки Андерсена, которые повторяла Зиночке, когда дочь сильно переживала за героев: «Позолота сотрется — свиная кожа остается!»

На следующий день Бирюк встретился с Малой, она позвала Орлову к себе, за чашкой чаю, найдется и немножко вишневки, можно будет втроем обсудить, как лучше провести вечер вопросов и ответов по итогам XX съезда, чтоб у людей не оставалось впечатления, что стараются обойти острые углы.

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — я уверена, все наши соседи уже знают про культ личности и доклад Хрущева больше, чем сам Хрущев и делегаты съезда.

Андрей Петрович засмеялся, он лично слышит впервые, но готов согласиться, что Малая знает ситуацию не хуже, чем знают в сером доме на улице Бебеля и на Куликовом поле, где обком и горком.

— Бирюк, — Клава Ивановна налила вишневку в рюмки, — ты сказал правду больше, чем сам рассчитывал: если бы Малую спросили, как надо, такого, как мы имеем сегодня, когда у людей за один вечер отняли то, что собирали и копили тридцать лет, такого бы не было. Запомни слова старухи Малой, ты еще не раз будешь возвращаться. Люди должны понимать: Сталин — это Сталин. Орлова, ты предупредила всех, чтоб собрались, или придется звать в последний момент?

Ляля ответила, что звать не придется: люди сами спрашивают каждый день, до каких пор будут переносить и откладывать. Собраться можно будет в коридоре, на втором этаже, где мраморная лестница и окна смотрят во двор. Места хватит на всех, хоть на двести человек. Наверняка придут из других дворов тоже: люди знают Андрея Петровича и хотят лично послушать.

Ляля оказалась права: пришли соседи и жильцы из других дворов, и в коридоре набилось столько людей, что многим пришлось стоять.

Андрей Петрович поблагодарил присутствующих за активное участие в общественной жизни двора и всего домохозяйства и выразил уверенность, что уже в самом этом факте кроется залог того, что мы идем в правильном направлении.

Ляля захлопала первая, некоторые поддержали, но большинство явно не одобряло, потому что пришли не для того, чтобы аплодировать, а для того, что поговорить о том, что волнует сегодня каждого.

Андрей Петрович сказал, что хорошо понимает и тех, у кого сами вырвались аплодисменты, и тех, кто воздержался, потому что у всех ныне одна забота: XX съезд осудил культ личности, который имел место в последние годы, включая XIX съезд партии и несколько месяцев после, вплоть до марта 1953 года. Теперь партия мобилизует народ и страну на полное преодоление и устранение всех последствий культа личности. Сохраняя все великие достижения минувших десятилетий социалистического строительства, каких не знала история человечества, мы продолжим и умножим их, идя дорогой, начертанной великим Лениным.

Андрей Петрович остановился, внимательно посмотрел людям в глаза, переводя взгляд с одного лица на другое, невольно задержался на девушке в очках, которая стояла у окна рядом с парнем, тоже в очках, было впечатление, она хочет задать вопрос, но оказалось, вопрос у парня: как могло получиться, что два десятилетия — в тридцатые, сороковые и начале пятидесятых годов — партия не замечала, что в стране культ личности, культ Сталина, по приказу которого убивали честных коммунистов и командиров Красной Армии?

— Я не спрашиваю вашего имени, — сказал Андрей Петрович, — а вот попробовали бы вы в те годы, в годы ежовщины, в годы Берии, задать такой вопрос. Знаете, где бы вы сейчас были?

— Знаю, — ответил парень, — вот потому и спрашиваю: кто поставил Ежова, кто поставил Берию и почему столько лет не замечали?

— Не надо передергивать факты, — с укором произнес Бирюк, — не надо: Сталин, когда вскрыли злоупотребления, расстрелял Ежова.

— И поставил Берию, — с ходу продолжил парень, — а расстрелять его досталось наследникам Сталина, до пятьдесят третьего года его соратникам и партийным камерадам, которые знали, что НКВД применяет методы физического воздействия, то есть пытки.

— А вы откуда знаете? — Бирюк прищурил один глаз, другой, наоборот, сделался совсем круглый.

— А земля слухом полнится, — спокойно, как будто сообщает известный адрес, произнес парень. — В пятьдесят третьем году Сталин приказывал бить врачей, а перед войной, в тридцать девятом, секретарям обкомов разъяснял, что ЦК ВКП(б) с тридцать седьмого года санкционировал методы физического воздействия в практике НКВД.

— А вы откуда такой отважный, никого не боитесь? — усмехнулся Бирюк.

— А моего отца, — сказал парень, — забили до смерти, когда я школяром был. А теперь извещение прислали, что вины на нем больше нет: реабилитирован.

— Ну вот, — воскликнул Андрей Петрович, — сами же говорите, что идет преодоление культа личности и его последствий, и приводите пример из жизни своей семьи!

Адя Лапидис поднялся, сказал, у него тоже есть пример: от отца пришло письмо, что рассчитывает скоро вернуться в Одессу.

Люди стали громко аплодировать, кто стоял рядом с Адей, пожимали ему и Ане Котляр руку, у нее на глазах были слезы, Иона Чеперуха сказал, что ее Иосифа тоже, не за горами день, реабилитируют, но он уже все равно никогда не вернется: мертвые не возвращаются.

У Ади Лапидиса был вопрос к товарищу Бирюку:

— Как могло получиться, — спросил Адя, — что больше 1100 делегатов XVII съезда партии, из общего числа около двух тысяч, было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях? Семнадцатый съезд — съезд победителей. Так?

— Так, — подтвердил Андрей Петрович.

— Получается, — сделал свой вывод Лапидис, — победил съезд контрреволюционеров, но на самом съезде ни сам Сталин, ни его соратники, включая тогдашнего первого секретаря Московского горкома партии Хрущева, на съезде не заметили, что победили контрреволюционеры. Так?

— Нет, — ответил Бирюк, — не так. Вы, Радий Иванович, занимаетесь софистикой и нам хотите навязать, хотя логика подсказывает всем, в том числе вам, что на съезде ВКП(б) контрреволюционеры не осмелились открыть свое истинное лицо. Другое дело после съезда…