Аркадий Львов - Двор. Книга 2

Палатный врач обещал выписать Котляра денька через три. Феня Лебедева по своему почину принесла несколько ведер воды и хотела сделать в квартире у больного уборку, но Клава Ивановна не разрешила и взялась сама, вдвоем с Тосей Хомицкой. Когда кончили уборку, квартира имела вид, как хороший танц-класс. В такой квартире, сказала Клава Ивановна, можно жить до ста лет, только бы не знать горя.

На другой день Клаве Ивановне передали извещение, что старший лейтенант Котляр Александр Иосифович героически погиб в воздушном бою, сражаясь за Родину.

— Нет! — закричала Клава Ивановна на весь двор. — Нет! Потом она бросилась на кушетку, вцепилась ногтями в дерево, Дина и Тося хотели ее поднять, она вцепилась еще сильнее и кричала, чтобы все убрались к чертовой матери и оставили ее в покое.

Иона Овсеич сказал, он сам поставит Иосифа в известность, надо только подождать, пока полностью восстановится здоровье.

Феня Лебедева качала головой и объясняла: от этой квартиры всем несчастье, а ей с Нинкой судьба, что успели оттуда выбраться.

Перед самыми Октябрьскими во двор зашел высокий мальчик, почти парень, сильно похожий на Адю Лапидиса. Оля Чеперуха увидела первая и спросила, кого он ищет. Мальчик сказал, никого, он зашел в свой двор и хочет посмотреть. Тут Оля окончательно догадалась, что это сам Адя, а не просто сходство, от радости заплакала и засмеялась в одно время.

Вечером Адя сидел у Клавы Ивановны и рассказывал, как он убежал из детского дома, когда фашисты окружили Одессу, эвакуировался на теплоходе «Грузия», в трюме среди лошадей, как в теплоход, когда стояли еще в порту, попала бомба, начался пожар и взрывом разворотило рулевое управление, «Грузию» взял на буксир эсминец «Шаумян», потом, в открытом море, порвались тросы, налетели немецкие самолеты, а «Грузия» вдруг пошла своим ходом и так до самого Крыма. Из каравана, который отправили в последнюю ночь, немцы потопили один пароход «Большевик», многие успели выпрыгнуть в море, но фашисты расстреляли их с самолетов.

— Адя, — Дина Варгафтик вытерла косынкой слезы, — ты хорошо помнишь моего Гришу? Его уже нет с декабря сорок первого года.

Из Крыма Адя перебрался на Кавказ, потом в Астрахань, Актюбинск, Кзыл-Орду, Ташкент, Самарканд, Чарджоу, Ашхабад, Красноводск, опять Кавказ — и вот он обратно в Одессе.

— Подожди, — остановила Клава Ивановна, — если ты так много разъезжал, когда ты мог учиться в школе?

Адя сказал, что закончил семь классов, ему дали свидетельство, кроме того, немножко работал в колхозе на хлопке, немножко учеником токаря, немножко на железной дороге и нефтепромыслах. Один раз его арестовала милиция, думали воришка, но быстро отпустили и дали место в интернате.

Тося и Оля плакали, Клава Ивановна сказала, это ничего, главное, что он остался человеком и не пошел по плохой дороге.

— Тетя Малая, — Адя наклонил голову, — вы не знаете, где моя мама?

Клава Ивановна тяжело вздохнула: где Зоя Лапидис, она пыталась выяснить сразу, когда только вернулась в Одессу, но никто не мог ответить, многие больные из психической лечебницы исчезли неизвестно куда.

— Тетя Малая, — тихо спросил Адя, — как вы думаете, она живая?

Клава Ивановна развела руками: а почему она должна быть не живая! Дина с Тосей держались того же мнения и объяснили Аде, что идет такая тяжелая война, какой люди еще не знали за всю человеческую историю, а на войне бывают всякие чудеса: один сидит в глубоком бомбоубежище, и через пять минут туда попадает бомба, от человека ничего не остается, другой — день и ночь под пулями на фронте, а возвращается здоровый и невредимый.

Адя сказал, он читал в газете, что немцы убивали душевнобольных и делали опыты. Да, подтвердила Клава Ивановна, она тоже читала, но, во-первых, его мама только иногда, в отдельные моменты, была не в себе, во-вторых, румыны не так зверствовали, как немцы.

Адя хотел еще спросить про своего папу, но Клава Ивановна перебила и завела разговор насчет жизни, как она сложится у Ади дальше: квартиру Лапидисов с сорок второго года занимает семья Панаскж из села Червовый Кут, сын и отец погибли на фронте, так что выселять не будут; кроме того, на несовершеннолетнего райсовет все равно не даст ордера. Значит, одно из двух: или Адя останавливается на время у кого-нибудь во дворе, или лучше сразу устроить в ремесленную школу — токарем, слесарем, штукатуром, — и получить место в общежитии. А вечером, если будет сильное желание, он сможет ходить в музыкальную школу для рабочей молодежи, одним словом, все зависит от него самого: двери везде открыты. Оля Чеперуха заплакала: если бы ее Зюнчик был на пару лет моложе, он мог бы сидеть сейчас рядом с Адей, а не мерзнуть где-то в сибирских казармах.

Адя выразил желание поступить в ремесленную школу, на токаря, тем более, что получил уже некоторую подготовку, Иона Овсеич написал ходатайство, чтобы его зачислили с предоставлением общежития, поскольку в настоящее время он не имеет своей жилплощади в городе Одессе.

Клава Ивановна потребовала от Ади, пусть даст честное слово приходить каждое воскресенье в гости. Адя дал честное слово, три воскресенья подряд аккуратно приходил, потом начал пропускать.

Сразу после Нового года Тося Хомицкая получила из Польши фотографию, где Степа был снят вместе с Колькой, и письмо, которое они написали вдвоем — половину отец, половину сын. Колька отпустил себе усы, трудно было сразу узнать. Во дворе все удивлялись и говорили, что такая встреча отца и сына — редкое счастье и хорошее предзнаменование: Бог как Бог, но судьба таки есть.

Спустя полторы недели Москва давала салют войскам 1-го Белорусского фронта, освободившим столицу Польши город Варшаву. Через два дня прибыло извещение, что Хомицкий Николай Степанович пал смертью храбрых в боях за Родину. На другое утро почтальон принес от Кольки письмо, но передать Тосе не было возможности: она закрылась у себя в комнате, никого не хотела видеть и не отвечала на стук. Клава Ивановна боялась, что она наложит на себя руки, и предлагала взломать дверь, но Иона Овсеич был категорически против: есть люди, которым надо полное одиночество, чтобы пережить свое горе.

Через три дня Тося сама открыла дверь, пошла на работу, а когда вернулась, опять закрыла, и так повторялось каждый день в течение месяца.

Феня Лебедева глубоко переживала за Тосю и никак не могла успокоиться: батька, который три с половиной года на фронте, живой, а сын, не успел гимнастерку застегнуть, — уже на том свете. Мадам Малая, когда слышала эти рассуждения, просила Феню закрыть свой рот: сердце обливается кровью за погибших, но за живых надо только радоваться, а не противопоставлять.

На День Красной Армии, двадцать третьего февраля, Иосиф Котляр зашел к Тосе, подарил ей два куска душистого мыла с американского парохода и баночку тушенки, которую купил на Таможенной площади, Тося обняла Иосифа, поцеловались, и оба громко заплакали. Тося раскачивалась на стуле, ударяясь головой о стенку, Иосиф подложил свою руку, чтобы смягчить удар.