Александр Плотников - Визитная карточка флота

— Потерплю, доктор, — покорно кивнул головой секонд.

Он и в самом деле не шевельнул ни одним мускулом, пока Татьяна промывала и зашивала ему рану. Сделав тугую повязку, она сказала:

— Денька три руку надо держать в покое. Каждое утро приходить на перевязку. А пока составим акт производственной травмы.

— Что вы, доктор! — отчаянно замахал здоровой рукой Рудяков. — Если мы станем по таким пустякам акты плодить, нас с вами после рейса заклюют! Инспекторов по технике безопасности нагонят, душу всем наизнанку вывернут.

— И все-таки положено…

— Мало чего положено! Пальцы целы, рука работает, а шрамы только украшают мужчину.

— Ну ладно, уговорили. Будьте только в следующий раз поосторожнее.

— Спасибо, доктор. И послушайтесь моего совета: никогда не становитесь грузовым помощником!

— Меня моя профессия вполне устраивает, и я менять ее не собираюсь, рассмеялась Татьяна.

Рудяков вышел, а Татьяна с приятным удивлением обнаружила, что все эти четверть часа, пока обрабатывала рану секонда, не замечала качки. «Похоже, начинаю привыкать, — обрадованно размышляла она, — ни за что теперь не позволю себе раскиснуть и завалиться в постель!»

Когда Татьяна во время обеда появилась в кают-компании, раздалась грозно-шутливая реплика старпома:

— Кто тут утверждал, что наш доктор моря не нюхала?

— Танюша у нас молодцом! — ласково пропела Варвара Акимовна, подававшая комсоставу вместо укачанной буфетчицы Лиды. — Сразу видать морского роду-племени.

— А вы знаете, как классно наш доктор секонда заштопала? — подал голос Юра Ковалев. — Он теперь ждет, пока рука заживет, чтобы еще какую-нибудь конечность под оттяжку подставить.

Дружный смех засвидетельствовал, что острота маркони оценена по достоинству.

— Советую всем быть поосторожнее, — улыбнулась и Татьяна. Отрубленное напрочь не пришивают даже в клинике профессора Богораза.

Место Рудякова за столом пустовало, это добавляло пылу разошедшимся острякам.

Ян Томп рассказывал Татьяне об удивительной незлобивости грузового помощника, который не обижался даже на присвоенное ему шутливое звание «дамского мастера». У него росли три дочери, и утверждали, что он предъявил жене ультиматум: не остановишься и на дюжине, пока не родишь продолжателя фамилии!

Всякое упоминание о детях вызывало у Татьяны приступ щемящей тоски. Димку на все лето забрал Илья. Из Калининграда она несколько раз звонила в Куйбышев, разговаривала с бывшим мужем. Тот деликатно передавал трубку сыну.

— Мне здесь хорошо, мамочка! — радостно кричал Димка. — Папа мне чешский велосипед купил с тормозом и трещоткой! Приезжай поскорее к нам!

Слова его неприятно задевали Татьяну, она представляла, как Илья выпытывает у Димки: поздно ли приходила мама домой, бывали ли у них гости, кто звонил по телефону и прочие подробности ее жизни. Она не боялась, что Илья станет настраивать сына против матери, знала порядочность его в подобных делах, но даже само сознание того, что долгое время Димка будет находиться возле отца, тревожило ее. Почему? Не хотелось об этом думать.

— Вы знаете, Татьяна Ивановна, — вытер губы салфеткой старпом Алмазов, — лет двенадцать тому плавал я четвертым помощником на одном сухогрузе. Был это старый лапоть, угольщик, в хороший ветер двух узлов не выгребал. На другие коробки нашего брата — бывших офицеров тогда не брали. Вся механизация на лапте — четыре грузовых стрелы, а в остальном: мешок с угольком на плечи, нажал пальцем собственный пуп — и рысью по сходне до палубного бункера! Так вот, была на этом ихтиозавре собственная знаменитость: фельдшер с морским стажем Григорий Савельевич Быков, в обиходе — Докбык. Силищи мужик невероятной, двухпудовкой мог несколько раз перекреститься, и такой же могучей лени. Спать мог в любом месте, при любой погоде и в любой позе. Собственно, и дел у него особых не было, ребята в экипаже подобрались здоровые и выносливые. А вспомнил я сейчас о нем потому, что очень уж забавным был метод его лечения. Приходит, к примеру, матрос с царапиной, Докбык осмотрит его и говорит: «Пустяки, паренек, у моей жены такое было. Помазал ей руку три раза зеленкой, и прошло!» Другой заявляется, не к столу будь сказано, с чирьяком на мягком месте. Докбык опять свое: «Такое я у жены за неделю вылечил. Пришлепал ей, где следует, тампон с ихтиолкой…» А третий моряк в Одессе вернулся утром с берега и, грешным делом, что-то неладное у себя заподозрил. Покаялся Докбыку, тот было завел обычное: «Пустяки… — но тут же спохватился: Стоп, — говорит, — такого у моей жены не бывало, лечить не умею! Придется тебя, паренек, направить в больницу…»

За столом прошелестел негромкий смешок, слушатели застеснялись доктора, не зная, как та прореагирует на старпомовскую травлю.

— Муж у меня тоже врач, — усмехнулась Татьяна. — Так что домашней практики я не получила. Что касается последнего названного прецедента, то подобное и я лечить не умею…

— Татьяна Ивановна, милый наш доктор, я же ни умом, ни сердцем не хотел вас обидеть! — прижал картинным жестом ладони к груди Алмазов. — Я просто вспоминаю, каким тогда был наш торговый флот и какие дремучие люди в ту пору на судах плавали. Разве с нынешними их сравнишь?

— А я вовсе и не обиделась, Генрих Силантьевич. С чего вы взяли? Тем более, что такие быки до сих пор не перевелись… И не только в медицине.

Старпом закашлялся, не находясь с ответом. Выручило его появление в кают-компании Рудякова с рукой на марлевой перевязи.

— Явление героя дня народу! — прыснул Юра Ковалев.

Рудяков добродушно поздоровался со всеми присутствующими.

— Ты зачем это ляльку нянчишь? — притворно нахмурил брови Алмазов. Захотел мне свою вахту сплавить?

— Охотно сдам вахту, только вместе с должностью! — отшутился секонд.

— Чтобы по твоей милости кто-нибудь другой без головы остался? Генгруз под твоим руководством раскрепляли.

— Под нашим с вами общим руководством, товарищ старпом, — деликатно уточнил Рудяков.

— Дайте же человеку поесть! — вступилась Варвара Акимовна.

— Он столько крови потерял, ему теперь калории нужны! — не удержался от последней подначки Юра Ковалев.

— Ладно, — смилостивился Алмазов, — оставим секонда в покое и перейдем к самокритике. Эти все про меня знают, я специально для вас, Татьяна Ивановна, расскажу один эпизод… — Алмазов стрельнул в ее сторону озорным взглядом и продолжил без улыбки: — Было это в одном из портов «энского» моря. Мой шип безнадежно застрял под разгрузкой, и заела меня тоска зеленая…

Вы еще не знаете, что эта морская хандра страшнее всех ваших инфекций, вместе взятых, и единственное лекарство — какое-нибудь сумасбродство. Так вот, однажды вечером швартуется напротив нас шикарный лайнер, наш сухогруз — запачканный поросенок рядом с этим лебедем белым. И так мне захотелось побывать на палубе этого круизера, поглазеть на расфуфыренных женщин — спасу нет. Надеваю свой выходной смокинг — и туда. Возле самого чужого трапа встречаю двух корешков по училищу, оказывается, они со своими милашками совершают свадебное путешествие. Тут, разумеется, начались представления, приветы, поздравления, а еще через полчаса оказались мы все вместе за столиком судового ресторана. Тосты за молодых, им сладко, а мне горше горького… Словом, набрался до полной грузовой отметки, кое-как снялся с якоря и побрел куда глаза глядят… Проснулся оттого, что покачивать стало. Первая мысль: неужели свою вахту проспал? Потом огляделся, понять ничего не могу: все в каюте чужое, незнакомое. Распахнул дверь, увидел ковровую дорожку в длиннющем коридоре и тут только сообразил, что меня везут куда-то на том самом шикарном теплоходе… Кое-как добрался до ходовой рубки, спрашиваю вахтенного штурмана: куда идем и скоро ли новая стоянка? Выясняется: к черту на кулички, швартовка через сутки. Что предпринять? Хоть «SOS» давай, хоть волком вой персональный катер не пришлют. Тут, как на грех, пассажирский помощник объявился. «Ну и фокус, — говорит, — который год билеты проверяю, а такой жирный заяц первый раз попался!»