Александр Плотников - Визитная карточка флота

За ужином Иван Егорович растроганно поглядывал на старшего сына, даже пригубил рюмку за семь футов под килем и долгое сыновнее плавание. Однажды только вздохнул и высказал свои мысли вслух:

— Жаль, что Прокофий тебя не видит…

— Сережка, батя, тоже в большие командиры выходит. Скоро будет принимать лучший корабль флота.

— Верю, сын, не посрамит он памяти отцовской…

— Мой Игорь к нему под начало просится.

— И уважь парня. Сергей его худому не научит.

— Да уж придется, батя, уважить.

Андрей первым встал из-за стола и, озорно глянув на Татьяну, предложил:

— А что, сеструха, двинем-ка мы с тобой на свежий воздух. Покажешь мне вечернюю Москву.

— Балакайте здесь, я мешать не буду, на кухню к себе пойду, — мудро глянув на него, сказал Иван Егорович.

— Да что ты, у нас от тебя секретов нет! Хочешь, прогуляемся втроем?

— Ноги у меня не те, чтобы за вами поспешать…

— Тогда позволь нам с Танюшкой.

— Воля ваша, гуляйте хоть до зорьки.

— Мы всего на часок, батя!

Вечер был тихим и теплым. Над крышами домов катилось желтое лунное колесо. В обвале лунного света бледными мазками застыли неоновые уличные фонари. Едва ощутимый ветерок нес влажную речную свежесть.

Брат с сестрой молча пересекли дремлющий парк Речного вокзала, вышли на берег Химкинского водохранилища, остановились на невысоком взлобке. Смотрели, как по темно-серебристой глади воды медленно двигался буксирный караван, подмигивая цветными огнями.

— Ну что, сестра, — первым нарушил молчание Андрей, — рассказывай, что у тебя стряслось…

— Никакого землетрясения не было, — желчно усмехнулась Татьяна. Обычная житейская история: жена ушла от нелюбимого мужа.

— Нелюбимого, говоришь? — резко вскинул голову Андрей. — А не ты ли когда-то заявляла, что жить без него не можешь? Забыла тот наш семейный совет?

— Ну и что из того? В ту пору жить без него не могла, а теперь с ним мне тошно. Разлюбила — и все тут!

— Убедительная логика: полюбила — выскочила замуж, разлюбила развелась. Словно в куклы поиграла. Ты мне, старшему брату, честно скажи, что у вас с ним получилось. Зазнался твой Илья, пренебрегать тобою стал?

— Если бы дело было только в этом, Андрей! Разве можно о таком рассказать словами? Такое бывает по велению души, когда человек вступает в пору переоценки ценностей…

— Складно говорить ты всегда умела, сестра. Только у человека есть голова на плечах, чтобы контролировать свои поступки. Есть элементарные обязанности перед близкими, общественное мнение, наконец…

— Ты бы никогда не поступил по велению души! Ты у нас ортодокс! Ходячая мораль! В твоей голове никогда не бывало грешных мыслей!

— Ты права, сестра, я всю жизнь исповедую одну веру, название которой — порядочность.

— Не та ли, что именуется ханжеством?

— На этот раз ты заблуждаешься. Я никогда не был ханжой, зато всегда был принципиальным противником легкомыслия. В твоем же поступке подобный факт трудно отрицать…

— Ты же должен быть психологом, Андрей! Столько лет воспитываешь своих матросов! Неужто не понимаешь, что в моей жизни наступил такой отчаянный момент, что притворяться любящей, лгать самой себе стало противно!

— Ладно, поступай как знаешь, только я советую тебе хорошенько подумать…

— Пошли домой, Андрей, — зябко передернула плечами Татьяна. — Я продрогла насквозь…

Андрей Иванович еще дважды наведывался в Москву и каждый раз возвращался к прежнему разговору с сестрой. Проводив брата из последней командировки, Татьяна закрылась на ключ в своем врачебном кабинете и написала письмо в Калининград штурману Ролдугину.

Экипажу «Горделивого» отвели под жилье казарму, выстроенную еще в начале века для юнкерского училища. Ее метровые кирпичные стены уцелели после двух войн, сносило только крышу и превращало в крошево оконные стекла. Гулкие железные лестницы, которые теперь именовались трапами, помнили еще звон шпор офицеров гвардии его императорского величества.

Комната, она же рабочий кабинет командира, слепыми стенами напоминала хранилище матросских вещей — баталерку, из которой вынесли стеллажи. Противоположный от двери угол был зашторен тяжелой гардинной портьерой, скрывавшей железную койку. Впрочем, капитан второго ранга Урманов мог бы снять комнату, даже отдельную квартиру в городе, но ему было удобнее жить здесь, бок о бок со своими людьми.

Командир покидает гибнущий корабль последним, но не всегда приходит на строящийся первым. Когда Урманов с предписанием в кармане приехал на завод, его встретили заместитель командира по политической части капитан третьего ранга Валейшо, инженер-механик Дягилев, несколько младших офицеров и среди них командир стартовой батареи лейтенант Игорь Русаков.

«Добрый день, дядя Сережа…» — хотел было сказать он, но, не увидев ответной улыбки на лице Урманова, произнес: — Здравия желаю, товарищ командир.

— Здравствуйте, лейтенант, — нарочито сухо поздоровался Урманов. «Парень как парень, — мысленно отметил Сергей. — Подтянут, дисциплинирован».

В первый же день командир корабля познакомился с ведущим конструктором проекта Георгием Оскаровичем Томпом, который в день спуска «Горделивого» со стапеля был болен. Они встретились в диспетчерской главного строителя и разговаривали под аккомпанемент хрипловатого зуммера селектора.

— Ну вот весь наш триумвират в сборе, — хохотнул Павел Русаков. — Кто же из нас будет Цезарем?

— На корабле бывает только один командир, — сказал Томп, заметно смягчая букву «б», так что она звучала как «п».

— У нас пока не корабль, а заказ номер триста тридцать три, хитровато глянул на Урманова Павел.

— Я думаю, следует вспомнить старый флотский принцип: каждый занимается своим делом и головой за него отвечает, — отпарировал Сергей.

— Позволь справиться, за что же будешь отвечать ты?

— Долго перечислять, товарищ главный строитель. За многое и, в частности, за специальную подготовку экипажа.

— Стало быть, толкаться возле механизмов и мешать моим рабочим? А заодно сманивать тех, кто помоложе, на сверхсрочную?

— Я не вербовщик, а у нас, как известно, всеобщая воинская обязанность.

— Кто же тогда сманил моего шофера Васю? Адмирал Нельсон?

— На твоем месте я бы водил машину сам. Невелика персона!

— Сам сначала дослужись до персональной, тогда будешь судить и рядить…

Диспетчер подозвал Павла Русакова к телефону, и тот, выслушав что-то, рысью выбежал за дверь.

— Что получилось? — спросил диспетчера Томи.

— ОТК сварной шов забраковал, — ответил тот.

— Не велика беда, — буркнул Томп и повернулся к Урманову: — Мне говорили, вы из семьи потомственных мореходов?