Иван Кудинов - Переворот

— Сегодня у нас нет достаточных сил для защиты города. Но временное отступление — это еще не падение Советской власти, — ответил Бачурин. — Завтра, когда эти силы появятся, разговор будет другой…

— Откуда ж эти силы появятся? — высказал кто-то сомнение.

— Появятся, если мы с вами не будем сидеть сложа руки, — поддержал Бачурина Двойных. — Народ еще не сказал своего последнего слова.

— Какой народ?

— Сибирский народ, крестьянский. Вот когда он возьмет в руки оружие и скажет свое слово…

— А если не возьмет?

— Возьмет. Если мы, большевики и революционеры, не будем сидеть сложа руки. Так что вся борьба впереди. А пока все… все, товарищи! — голос его дрогнул. — Большевистская организация Бийска временно объявляется на нелегальном положении.

Ночью, под покровом темноты, остатки красногвардейских частей оставили город.

А утром, чуть свет, ударили колокола. И мгновенно по городу разнеслась новость: «Советская власть пала. Большевики во главе с Захаром Двойных, прихватив совдеповскую казну, скрылись в неизвестном направлении».

Во всех церквах отслужили литургию. А в полдень на Соборной площади состоялось торжественное молебствие, на котором епископ Иннокентий обратился к «освободителям» со словами приветствия, благодарности и напутствия: «Се даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью! И поддержка вам будет от господа бога и от его посланников на земле…»

Замелькали на улицах в толпе, темно-синие бриджи чехословацких легионеров. Распахнулись двери городских забегаловок и ресторанов. Все, казалось, возвращается на круги своя.

Потом еще одна новость просочилась: руководителям совдепа скрыться не удалось. Двойных, Михайлов, Бачурин и другие арестованы и скоро предстанут перед судом…

«Переворот!» — кричали с первой страницы вновь объявившейся газеты «Алтай» аршинные буквы. И редактор этой газеты некто Орнатский, взъерошенный и потный от волнения и восторга, ходил по кабинету, заложив за спину руки, и торопливо, слегка нараспев, диктовал машинистке передовую статью в очередной номер: «Граждане города Бийска! Вы свободны. Не отдавайте Сибирь большевикам! «Да здравствует Учредительное собрание!».

Вечером того уже дня собралась городская дума.

Огородников повел остатки отряда в сторону Березовки. Но в последний момент засомневался и решил обойти деревню стороной, чтобы не наскочить на засаду каракорумцев. Свернули на проселок. Трава зашумела под ногами. Пахнуло свежестью близкой реки…

— Что-то не пойму я тебя, — сказал Пашка, колюче поглядывая на брата. — С каких это пор ты стал избегать встреч с Кайгородовым?

— Пеший конному не товарищ, — ответил Степан. — Арифметика простая. Сколько у тебя патронов?

— Три.

— Вот видишь — три. А у других и того меньше. На каком же языке собираешься ты разговаривать с Кайгородовым?

Пашка махнул рукой и отвернулся. Митяй Сивуха тронул его за руку:

— Погодь, Павло, погодь чуток, мы ишшо это… спроворим свиданку с Кайгородом.

— Да ладно, дядька Митяй, чего там… — мотнул головой Пашка. — Разве я не понимаю.

— Ну дак и я говорю: понимаешь. А то как же ж без понимания, — щурился Митяй, поглядывая весело, и в глазах его, узковатых и чуть раскосых, уже копилась, копилась голубизна — первый признак того, что душа Митяя обретает спокойствие, равновесие и настраивается на песню. Он глубоко вздохнул, набирая полную грудь воздуха, но запел негромко, вполголоса, как бы с оглядкой:

Огородников хотел оборвать его, но передумал и шел, прислушиваясь, удивляясь: и откуда у него эта песня?

Был высокий июньский полдень. Отряд шел навстречу своей судьбе.

Ночью Татьяна Николаевна услышала осторожный и настойчивый стук в раму. Показалось, что за окном, в темноте, мелькнуло чье-то лицо. Пересиливая страх и минутную растерянность, она приблизилась, на цыпочках подошла к окну. Снаружи тотчас возникло и снова обозначилось за стеклом лицо. Татьяна Николаевна отшатнулась, прижалась щекой к косяку. Сердце стучало, подкатывая к горлу. И в это время с улицы донеслось:

— Татьяна Николаевна, это я… Павел Огородников. Не бойтесь. Я на минутку… Татьяна Николаевна!..

Она узнала его голос, обрадовалась. И заволновалась еще больше:

— Павел? Откуда вы, что случилось?

— Оттуда… от Березовки.

— Господи, как темно… Почему вы так поздно?

— Мне сказать вам надо… Татьяна Николаевна. Очень нужно. Откройте, не бойтесь. Я на минутку…

Татьяна Николаевна ничего пока не могла понять. Голос Павла, взволнованный и прерывистый, насторожил ее, испугал, но теперь это был уже другой испуг:

— Что с вами? Павел!..

Она кинулась к двери, в сени, и долго не могла найти задвижку, открыла наконец и чуть отступила, посторонилась, пропуская Павла. Он тяжело ступил через порог, запнулся в темноте…

— Осторожно, — шепотом она сказала, — Ничего не видно.

— Не бойтесь, Татьяна Николаевна, я на минутку… — успокоил ее Павел, хотя сам, наверное, нуждался в этом не меньше.

— Да что вы, Павел, я не боюсь. С чего вы взяли? — Ее всю трясло. Она закрыла дверь, громыхнув деревянной задвижкой, и позвала: — Идите за мной. — И вовсе растерялась, когда вошли в комнату и остановились рядом, не видя друг друга. — Керосин кончился, — виновато сказала она, — света зажечь не могу…

— Не надо свет. Табуретку, если можно… я чуточку посижу.

Она мигом нашла табуретку, придвинула. И Павел медленно опустился, табуретка скрипнула под ним.

— Что случилось, Павел? Откуда вы так поздно?

— И вправду поздно, — согласился он и глубоко вздохнул. — Оттуда я, Татьяна Николаевна, откуда никто уже не вернется… Все полегли, — прерывисто и как-то бесстрастно говорил он. И оттого, что самого Павла не было видно, голос его в кромешной тьме звучал как бы сам по себе, отдельно, то падая, опускаясь до свистящего шепота, то неожиданно взлетая… Слушать его было жутко. — Все полегли, Татьяна Николаевна, почти все… Осталось несколько человек. Чудом вырвались…

— Павел, что вы говорите… как же так? Как случилось? А Степан Петрович… что с ним? — вдруг она вспомнила.

— Не знаю. Не знаю, что с ним…

— Господи! — ее всю колотило, голос тоже дрожал. — Да что же случилось, Павел? — никак она толком не могла добиться от него ясности.

— Под Березовкой это случилось, верстах в двух… Там лес и овраги. Урёмное место. Мы в деревню не заходили, — глухо говорил Павел. — Степан решил, что идти через деревню опасно — каракорумцы в последнее время вовсе обнаглели. А тут еще какой-то штабс-капитан Сатунин объявился. А у нас патронов почти не осталось, голыми руками много не навоюешь… Мы обошли деревню, держались в стороне от тракта. Но они как будто знали, где мы пойдем, как будто сорока на хвосте им принесла… Они врасплох напали. И смяли нас… у них же кони, винтовки, сабли… Что мы могли сделать? — словно оправдывался он, пытаясь снять с себя какую-то вину, голос его опустился до шепота и приблизился. — Татьяна Николаевна, уходить вам надо из Безменовки. Уходите нынче же, нельзя вам здесь оставаться…