Михаил Скрябин - Светить можно - только сгорая

Очередная зимняя партия прибыла в Чекурку глубокой ночью. Не собираясь ночевать в этом селении, сопровождающий партию жандарм потребовал срочно сменить лошадей.

— Не имею права, положенное количество лошадей уже поставчено, — заявил Урицкий.

— Немедленно лошадей! — повысил голос жандарм.

— Не имею права, — твердо повторил волостной писарь. — По закону не имею.

— Ну, доиграешься ты у меня со своим законом! Где тут почта?

Показав жандарму, как пройти па почту, Урицкий пошел встретить политических. Недовольные вынужденной задержкой, они ругали местного администратора, затеявшего эту «волокиту», кое-кто слез с подводы и, разминая затекшие ноги, отправился погреться.

Ох как хорошо понимал Моисей этих людей, помнил, как он сам стремился во время этапа скорей достичь места постоянного поселения, хотелось поговорить с товарищами, объяснить все, но перед вернувшимся с почты жандармом нельзя было себя раскрывать. Он сбегал к себе в комнату, принес почти все свои съестные припасы, начал рассовывать их отощавшим за дорогу арестантам. Угостил и жандарма.

Почтовый чиновник принес срочную телеграмму из Олекминска. Это был приказ исправника немедленно выделить лошадей.

— Ну давай, — уже более добродушно, отогревшись и испытывая чувство приятной сытости, сказал жандарм.

«По закону не имею права», — написал в ответной телеграмме Урицкий и отдал ее жандарму для срочной передачи в Олекминск.

Партия ссыльных заночевала в Чекурке. Не спал в эту ночь волостной писарь. «За нарушение закона беру ответственность на себя, — телеграфировал исправник, — немедленно выделить лошадей!»

«Незаконный приказ выполнить не могу», — ответил Урицкий.

Утром партия получила лошадей на законном основании и отбыла в дальнейший путь, а старшина получил приказ из Олекминска:

«Бывшего волостного писаря, политического ссыльного Моисея Урицкого незамедлительно отправить в Олекминск для продолжения ссылки в другом месте».

Уезжать из Чекурки было тяжело. Очень привязался Моисей к неприхотливым добрым жителям этой волости, да и окрестные охотники и крестьяне горевали, узнав об отзыве волостного писаря в Олекминск. Потом они частенько приезжали к «своему писарю» за добрым советом и помощью и больше года не хотели признавать нового писаря в Чекурке.

Условия ссылки в Олекминске были значительно тяжелее. Сказывалось присутствие более высокого начальства, которое по указанию свыше стремилось «перевоспитать политиков», заставить их по возвращении домой забыть о своей революционной деятельности. Надзор полиции, определенный ссыльным, соблюдался неукоснительно, и исправник знал о каждом шаге поднадзорных. Это разобщало политических ссыльных, делало их подозрительными даже по отношению друг к другу: точные сведения, имеющиеся в полиции о каждом ссыльном, заставляли предполагать провокатора в своей среде.

Урицкий всеми силами старался объединить товарищей. Он пытался излечить их от излишней подозрительности, научить бороться с провокаторами. «Не надо лить воду на мельницу полиции», — говорил он. Колония зажила дружнее и спаянней.

В этом деле большую помощь Урицкому оказал «староил» Олекминска, политический ссыльный, прибывший сюда еще в 1899 году, литератор Михаил Степанович Ольминский.

— Наслышан, наслышан о ваших успехах по изданию в Киеве газеты «Вперед», — заговорил тот однажды вечером, когда Урицкий заглянул в его крохотную комнатушку, которую ему предоставил почтовый чиновник за обучение дочерей французскому языку и умению держать себя в обществе.

— Жаль, типографию жандармы захватили, — пошутил Моисей Соломонович, — а то бы…

— Вот именно, — подхватил Михаил Степанович. — А почему бы вам не попробовать написать несколько статей о быте политических ссыльных и местных жителей, о произволе полиции.

Через несколько дней Урицкий принес Ольминскому две статьи: о непомерных требованиях полиции к якутам на поставку лошадей и о случае с золотопромышленниками в Чекурке.

— Отлично, батенька, отлично, — похвалил Ольминский, — из вас должен выйти настоящий журналист.

— Спасибо на добром слове, но, к сожалению, в Олекминске пока еще не издают социал-демократическою журнала, — грустно усмехнулся Моисей Соломонович, — а работать, как говорит ваш брат литератор, «в стол»…

— А может быть, и не «в стол», — очень серьезно сказал писатель, пряча исписанные мелким почерком листки.

Скоро Моисей Соломонович уже многое знал о жизни этого скромного человека. Вступив в 1883 году в ряды народовольцев, двадцатилетний студент горячо уверовал, что будущее России в крестьянских общинах. В своих статьях и публичных очерках он стал страстным проповедником этой идеи. Шли годы. В России рос рабочий класс, и постепенно ограниченность народовольческого движения становилась все яснее. В 1898 году, уже зрелым литератором, Ольминский становится членом социал-демократической рабочей партии. Но если жандармерия и полиция довольно снисходительно наблюдали за литературной деятельностью народовольца, в публицисте социал-демократе они скоро рассмотрели опасного врага царского самодержавия.

Михаил Степанович Ольминский был арестован, осужден и сослан в Сибирь.

Посеянное им доброе слово упало в подготовленную почву. Урицкий стал записывать все, что происходило в колонии ссыльных. Чутко прислушиваясь к острым критическим замечаниям опытного товарища, Моисей Соломонович оттачивал свое журналистское мастерство. Эти занятия сокращали бесконечные сибирские ночи, но в том, что литературные работы никогда не увидят света, Моисей Соломонович не сомневался.

— А знаете, батенька, ваши статейки из Чокурки понравились редакции газеты «Искра», просили присылать все, что вы напишете, — встретил как-то Ольминский Урицкого.

— Не нужно так шутить, — помрачнел Моисей Соломонович.

— А я вовсе и не шучу, — улыбнулся Михаил Степанович, понимая, какие чувства всколыхнул в жаждущем деятельности ссыльном.

Урицкий не стал расспрашивать, как мог связаться о «Искрой» Ольминский. Он крепко обнял старшего товариша.

Окончилась зима. На великой сибирской: реке с шумом и грохотом начался ледоход. Урицкий выходил на берег Лены и с замиранием сердца следил, как льдины наползают на гранитный берег, шурша, ломают оковы и рвутся к Ледовитому океану. Река пробуждается от зимней спячки, сбрасывает с себя лед, обретает свободу, а тут приходится сидеть в стороне от грозных событий, которые происходят в России за тысячи верст от Олекминска.

И зародилась мысль о побеге.

Летом 1904 года в Олекминск прибыла новая партия ссыльных. Урицкий одним из первых поспешил встретить этап, надеясь услышать новости о политической жизни России, которых так не хватало в этом богом забытом якутском городке. Докатывались до Олекминска отголоски о расколе в партии, о большевиках и меньшевиках, но что стояло за этими словами, было еще очень неясно. Среди вновь прибывших оказалось два юриста. Фамилия одного — Попов — Урицкому ничего не говорила, а о втором же — Виргилии Шанцере — Моисей слышал неоднократно.