Виктор Шкловский - Тетива. О несходстве сходного

Про смерть любимой жены Иакова сказано в трех коротких абзацах (в главе 35-й Бытия, стих 19–20).

Библейская биография Иосифа говорит об особенностях его поведения – он добрый и великодушный хитрец.

Рассказ об Иосифе Прекрасном использовался всей восточной литературой как рассказ о верности перед искушением. Все лишнее, даже хронологически необходимое, выкинуто. Осталась трагедия зависти и верности. Отец, братья и мать даны постольку, поскольку они связаны с конфликтом повести.

Смерть Рахили описана в главе 35-й, но в библейской повести про нее муж говорит, как про живую. Выражения «отец» и «мать» слиты в понятие «родители», и поэтому про мертвую Рахиль, споря с сыном, Иаков говорит, как про живую.

В романе Томаса Манна описания многословны, а люди красноречивы.

Роды Рахили описаны подробно, сказано про Иакова, что «у него были две страсти: бог и Рахиль».

Женщина умирает долго и трогательно.

Роман приблизительно в 150 или 170 раз длиннее повести, по которой он создан.

У каждой эпохи своя условность изображения, свои конвенции, которые она соблюдает. Новое появляется в старом, появляется резко, как бы отрицая старое восприятие, но не затемняя его.

В эпосе о Гильгамеше герой спорит с богиней, как с равным существом. Потом умирает его друг Энкиду.

Живой рассказывает мертвому о том, какие подвиги они совершили. Все коротко, но время показано замедленным.

Деталь, которую можно назвать натуралистической, вторгается в миф, который в то же время содержит в себе историю (в том числе и имя действительно существовавшего царя).

Элементы прошлого, настоящего и будущего восприятия жизни существуют в искусстве рядом.

Эпос предваряет роман. Миф предваряет эпос.

Роман не может вернуться в эпос, хотя этого мучительно хочет.

Можно проследить различие между методом показа времени в романе и показа времени в Библии.

История Иосифа, как мы уже говорили, дана в Библии как новелла, перебитая родословными; эти родословия скрепляют новеллу с другими частями Библии и показывают течение реального времени.

Изменения в самом герое не даются.

Он прекрасен, но не изменяется. Не толстеет, не стареет. Он такой, какой нужен для повествования.

У Томаса Манна даны возрасты Иосифа-юноши, взрослого Иосифа и Иосифа, уже пополневшего.

Даже любимый брат Вениамин, тоже пополневший, не узнает его, несмотря на знаки внимания, оказываемые знатным египтянином случайному пришельцу.

Вениамин как бы предчувствует узнавание, но не узнает человека, с которым провел детство.

Этого нет в Библии; в Библии мотивировка сказочна; в сказках человек приходит, совершивши подвиги, не постаревший. В «Одиссее» старение происходит для того, чтобы вернувшийся герой не был узнан.

Афина не превращает Одиссея – а возвращает ему молодость; старый раб узнал господина только по шраму от раны, когда-то нанесенной вепрем.

Томас Манн вводит в библейский рассказ реальное время: точный счет годов. Это невозможно, потому что рассказ был написан человеком, не имеющим необходимости точно отмечать течение времени, дробить его.

Одновременно Томас Манн дает характеристику времени вообще и приходит к заключению о непознавании его: «Мы причащаемся смерти и познанию смерти, отправляясь в прошлое на правах авантюристов-повествователей, и отсюда наше любопытство и наша испуганная бледность. Но любопытство сильней, и мы не отрицаем, что идет оно от плоти, ибо предмет его – альфа и омега всех наших речей и вопросов, всех наших интересов – человек, которого мы ищем в преисподней и в смерти, как искала там Иштар Таммуза, а Исет – Усири, ищем, чтобы познать его там, где находится минувшее».

Минувшее истории и мифологии для Томаса Манна своеобразное состояние неподвижности.

Он говорит, что три тысячи лет «...что это по сравнению с бездонностью времени?».

Время Томаса Манна заселено мифами, но они, повторяя друг друга, не передают разных состояний сознания человечества.

Иосиф – одновременно и Таммуз – бог весны, и Осирис – воскресающий бог, Гермес – хитрый похититель стад у Аполлона, и Гильгамеш – герой, победивший все – кроме сна.

Герой много раз разгадан в полуцитатах.

Цитаты не дают эпопее временной глубины, они, как кованная из золота литературная риза, одетая на икону, Превращают все в повторяющийся орнамент.

Жена Пентефрия, Мут, соблазняя Иосифа Прекрасного, с манерной сложностью стыдится страсти, выдумывая способы поднести подарки любимому. Он отказывается от женщины так, как мог отказаться от нее Джозеф Эндрюс, полупародийный герой Филдинга.

Она разговаривает с Иосифом, как начитанная дама.

Женщина говорит: «Я обезумела от безмерного желания твоей плоти и крови, и я сделаю то, что говорю! Я любящая Изида, и взгляд мой – это смерть. Берегись, берегись, Озарсиф!».

Уговаривая безумную Мут, Иосиф вспоминает о Гильгамеше. Гильгамеш отвергает любовь к нему богини, и она выпустила на строптивца огнедышащего быка. Он тогда не был цитатой.

Человечное просто и понятно.

Блудница превратила зверя в человека и послала его на подвиги.

То, что в Библии было названо блудом, в древнем эпосе о Гильгамеше было новым бытом. Примеры и параллели, приведенные в истории Иосифа Прекрасного, рассредоточивают романное время, размывают его, как тушь.

То, что в Библии называлось блудом, в «Фаусте» у Гёте каралось как преступление.

Ангелы считают, что Маргарита должна умереть. Важно не повторение, а несходство, рождаемое опытом нового познания.

Толстой иначе характеризовал героев, иначе их описывал, чем это начал делать Чехов.

Толстой считал Чехова не просто великим писателем, а обладателем нового мастерства.

Время оценивалось гением сменой способов изображения.

Многократно переосмысленные мифологизацией конфликты перестают быть конфликтами определенного произведения.

В археологической части роман музейно точен, но археология воспринимается вне хронологии.

В романе большое количество спорных удач. В старое помещенье вносят новую мебель. Томас Манн боролся со старым библейским мифом, любуясь его антикварностью.

Понятно желание вступить в эту борьбу. О ней мечтал молодой Гёте. В борьбе Томас Манн, не оказавшись побежденным, остался хромым, как Яков, который боролся с неведомым пришельцем и одолевал его, но пришелец сокрушил бедро Якова на память о том, что он боролся с тем, кто превосходил его силой.

Иронический подвиг Томаса Манна не воскрешает роман как универсальную структуру прозы.

При рождении человека повивальная бабка перерезает, перевязав, пуповину, связывающую плод с матерью.

Искусство прерывно. Оно рождается для нового познания, нового исследования, нового расчленения восприятия и создания новых структур.