Иван Шевцов - Свет не без добрых людей

- А я не позволю, я спасу эту березу, - горячилась Вера. - Прикреплю к ней дощечку с надписью: "Рубить нельзя! Заповедное дерево!" Не посмеют.

- Дощечку снимут и забросят… А впрочем, может, одно дерево спасешь - заповедное. Ну и что? По-другому надо бороться. Давай лучше искать грибы.

Подберезовики, серые, как воробьи, на длинных тонких ножках, со шляпками то твердыми, свежими, снизу тронутыми мелкими веснушками, то мягкими, иногда червивыми, начали попадаться тут же. Подберезовик - второсортный гриб, и Михаил берет его без особого воодушевления, особенно сегодня, в такой необычный, на всю жизнь памятный день. Но Вера, она с восторгом набрасывается на подберезовики, притаившиеся то кучками, то в одиночку в густой, уже пожухлой от солнца и дождей некошеной траве полян и опушек или просто под березами. Ей кажется, что они чем-то на людей похожи - то стройные, молодые, в новых с узкими полями щегольских шляпах, то сгорбленные, осунувшиеся, нахлобучившие на головы старые, помятые шапки.

- Иди сюда, Верочка, - весело и задорно зовет Михаил, стоя у красивой группы белых грибов, окруживших, как стражи, березу, устало опустившую к долу свои сучья. - Посмотри, полюбуйся.

Михаил не трогает грибов - пусть Вера сорвет их. Зорким глазом, не сходя с места, он подсчитывает их: три, четыре, еще два совсем рядом, ого, целых шесть штук, а там, у старого гнилого березового пня, в сухой траве притаился еще один, седьмой, чуть заметный. Но от Михаила не спрячешься. Он отлично знает, интуицией, большим опытом чувствует, где какой гриб растет.

- Смотри, Верочка, - говорит он девушке, - семь красавцев-боровиков.

- Ой, каки-ие-е!.. - с ребячьим восторгом тянет Вера. - Только три. Нет, вон еще. Как много!

Он дает ей нож и учит, как нужно срезать ножку белого гриба, чтобы не нарушить его корневую систему.

- А береза гибнет, последние годы доживает, старушка, - говорит Михаил, глядя вверх.

У березы необыкновенной окраски ствол, не у самого комля, а на середине, начиная с двух-трех метров от земли. Обычный темный пунктир по бересте, когда-то белой, сейчас затянут легкой и мягкой светло-зеленой вуалью.

"Вот бы такую расцветку на платье", - мелькнула мысль у Веры, но вслух она почему-то постеснялась ее высказать, только спросила:

- А почему она гибнет? От старости?

- Не совсем. Береза живет больше ста лет. А этой, судя по сучьям, и сотни не дашь. У столетней березы сучья опускаются вниз, - пояснил Михаил.

"Интересно", - подумала Вера и спросила:

- Почему ж тогда она сохнет?

- Вот эта саранча виновата. - Михаил в сердцах сломал ветку ольхи и бросил тут же. - Видишь, как облепила, как пиявки, все соки выпивает. А старушка-береза голодает из-за нее. Силенки-то у ней не те, где ей с молодежью тягаться.

- А мы давай обломаем вокруг нее все кусты, - вдруг предлагает Вера. - И спасем березку.

- Вряд ли - поздно. Да и с ольхой надо топором бороться.

- А я спасла в гаю старый клен, - сообщила Вера. - Его поедали какие-то черные муравьи, весь ствол источили.

- Есть такие, знаю. И клен этот знаю. Сам пробовал муравьев жечь. Ничего не получилось.

- А у меня получилось. Я их дустом посыпала. Представь себе, все подохли. - Вера взглянула на вершину березы. Что-то грустное шептали струйками спадающие к долу ветви. Изумилась: - Неужели сто лет?.. А липа тоже долговечная?

- Липа живет более ста пятидесяти лет.

- А вот эта? - Вера кивнула на беспокойную свинцоволистую зеленостволую осину.

- Осина. До ста лет редко доживает. Нутро у нее гнилое, дуплистое, - ответил Михаил. - Зато дуб - тот долговечен. Три сотни лет запросто живет. А может и больше. Есть тут у нас один экземпляр, говорят, уже полтысячи лет стоит. Один остался, кругом поле. Лес есть, только поодаль его. Могучий, как на картине…

Как-то в густом осиннике она игриво притаилась за елочкой. Интересно, что он будет делать? Через минуту она слышит его негромкий голос:

- Верочка!

Она молчит, ни звука.

- Вера! - голос уже громче, беспокойней. - Где ты, Верочка?

И снова долгая выжидательная пауза. Затаив дыхание и присев на корточки, Вера вслушивается в спокойные, ровные вздохи леса.

- Ве-ра-а! - раздается тревожное эхо, и ей кажется, что и деревья, разбуженные его голосом, взволновались, засуетились, что-то говорят друг другу торопливой скороговоркой. - Ве-ер! - Голос Михаила вдруг обрывается.

"Может, случилось что", - мелькает в его мозгу пугливая мысль. И тогда он осторожной, кошачьей, но быстрой походкой пробирается в том направлении, в котором уходила девушка, и вскоре натыкается на нее.

Вера весело хохочет, озорная от счастья, а он смотрит на нее с грустной доброй улыбкой.

- Зачем ты так, Верочка? - Голос, умоляюще дрогнувший, совсем сошел на шепот.

- Испугался? - дохнула она ему в лицо и обдала неземным теплом. Губы ее были совсем-совсем близко, сочные, тревожные, трепетные губы, которые еще никто не целовал. И глаза лазорево-чистые, казалось, чуть слышно коснулись его шелком ресниц. - Хорошо здесь… Пойдем домой.

Такова женская логика: понимай, как хочешь. Он за то, чтоб идти домой и продолжить необыкновенный день там, в его комнате; ведь там для нее приготовлен подарок - перепелки.

Уже вечерело, когда они поднялись наверх к Михаилу.

Соседей Незабудок дома не было. Веру поразила скромность обстановки и свой порядок в квартире, который как-то уж очень зримо увязывался с характером хозяина.

В первой половине комнатки вплотную придвинутый к окну стоял обыкновенный кухонный стол с посудой, который одновременно в случае необходимости был и письменным. Вместо скатерти на нем лежала новая клеенка. Справа и слева по обе стороны стола стояли комнатные цветы. Герань, китайская роза, примула, несколько видов кактусов, столетник, лимонное дерево, туя и лавр. Собственно, вся комната сплошь была заставлена цветами. Место нашлось лишь для стола и тумбочки, в которой хранились предметы неприхотливого мужского туалета. На одной стене висела географическая карта СССР, на другой - в простенькой рамочке - Ленин, вернее репродукция с известной картины Павла Судакова "Разговор о земле". Во второй половине комнатки, отгороженной от первой высокой, до потолка печкой и плотной золотистой гардиной, заменяющей дверь, стоял неширокий диван без спинки с одним круглым валиком. Над диваном вместо ковра висела большая карта мира. У изголовья - прикрепленная к стене электрическая лампочка и тут же, на столике, радиола. Вся противоположная стена была в стеллажах, заполненных книгами. Стеллажи оставляли совсем немного места для платяного шкафа. И всего три стула: два в первой половине и один - во второй.

Если в первой половине комнаты господствовало царство цветов, то во второй было царство книг и музыки, потому что самодельный столик под радиолой был сверху донизу забит патефонными пластинками.