Иван Шевцов - Во имя отца и сына

- Не знаю, не видел.

- Он скрытный и хитрый. Он слишком правильный. - Это прозвучало у Вероники, как упрек.

- Ты хотела сказать - порядочный?

- А по-твоему, все так называемые неправильные - непорядочные?

Саша не ответил. Вероника повторялась, а тот, кто повторяется, рискует быть скучным. Он рассеянно слушал ее.

- Твоим мальчикам и Юле Воздвиженский не понравился, и вообще…

Он молча пожимал ее руку в кармане.

- А тебе?

На вопрос, лично обращенный, хочешь не хочешь, отвечать надо, а то еще обидится и задаст кучу более неприятных вопросов.

- Мне больше понравилась Капарулина, - ответил Саша. - У нее такие большие глаза, как у коринской монашки.

- Роман любит Юлю?

"Что за дурацкая привычка задавать пустые вопросы! Спросила хотя бы: люблю ли я ее? А что вы думаете, она это может. Вот возьмет да сейчас и спросит. А что ей ответить? Вот за Романа мне ничего не стоит".

- Умирает от любви, - весело бросает он. - Боюсь, до весны не дотянет, если не добьется взаимности.

- Почему она корчит из себя трагическую личность? Ну что она такое?

- Старушка, не надо, - увещевал Саша. - В тебе заговорили нехорошие инстинкты. Не забывай морального кодекса: человек человеку друг и брат… Все девушки - сестры.

Вот и Вероникин дом. Сейчас он скажет ей обычное "до завтра" и побежит на троллейбус. Он довезет его до центра. А дома - горячий чай, ужин и шумная беседа в кругу отцовских друзей: у скульптора всегда кто-нибудь засиживался до позднего вечера.

- Саша, ты когда-нибудь целовался на морозе? - на прощание спрашивает девушка.

Забавный вопрос, черт возьми! Хотя это лучше, чем: "Ты меня любишь?" Тут еще можно шуткой отделаться.

- Не приходилось. Говорят, губы к губам примерзают, не отдерешь.

- Тогда спокойной ночи, - говорит Вероника.

- До завтра.

Саша пожимает ей руку и уходит, чувствуя себя в чем-то виноватым. Он знает, что завтра они не увидятся. И послезавтра тоже. А вообще, им бы лучше не встречаться. Вероника, она, конечно, хорошая и, пожалуй, даже красивая. Но чего-то в ней недостает. Чего именно, Саша толком не знает, но догадывается: нет того, что заставило бы биться Сашино сердце.

Юля и Роман не говорили ни о Саше, ни о Веронике. Они даже не вспомнили их. Они больше молчали. Изредка Юля роняла холодные, полные скрытого смысла слова:

- Жаль наш театр. Алексей Васильевич не прав.

- По-моему, он устал, - -пояснил Роман. И после долгой паузы добавил: - Что касается меня, то я не смогу снова участвовать в спектаклях: институт много времени берет. И ребята тоже.

- А мне хочется играть. Сыграть бы такую роль…

Она остановилась, глядя в золотисто-морозную дымку, в которую погрузился вечерний город, и не досказала фразы. Видно, не хватило слов, чтобы выразить мечту. Роман внимательно посмотрел на нее: в неуклюжей рыжей лисьей шапке, похожей на стог сена, в пальто с таким же пушистым воротником, она показалась ему какой-то далекой и недоступной. Он попытался сам сообразить, какую роль ей хочется сыграть. "Зои Космодемьянской или Анны Карениной, Лизы Чайкиной или Катюши Масловой?" - перебирал он в уме имена подлинных и литературных героинь.

- Мне кажется, Алексей Васильевич найдет общий язык с новым секретарем парткома, - сказала Юля.

Роман промолчал. Он не хотел думать об этом и всякий раз, когда она произносила имя Посадова, ревниво воспринимал ее слова. Роман даже упрекал ее как-то: "Похоже, что ты в него влюбилась". Она расхохоталась: "Поздно, мой друг, поздно". Почему именно поздно, он так и не узнал.

- Найдут? Как ты считаешь? - назойливо повторила она.

- В каком смысле?

- В смысле народного театра.

- Возможно. Глебов, видно, человек неглупый.

- Да, он, кажется, дельный, - согласилась Юля и умолкла.

- Странно, - вдруг удивился Роман. - Идем с вечера поэзии - и ни слова ни о вечере, ни о поэзии.

- Значит, такая поэзия.

- Меня удивляет не то, что плохие стихи, а то, что они некоторых привели в восторг. В чем же дело? Жонглируют словами, как циркачи, а ребята хлопают и визжат. И не только чужие, а и наши, заводские, вроде этой Вероники, - продолжал Роман.

- Какое это имеет значение: наши, не наши, - обронила Юля. - Все наши. Только одним нравится, а другим нет.

- Ты считаешь, это искренне?

- Что?

- Нравится? Или хотят быть модными?

- И то и другое. Когда-то я сама увлекалась пустыми, но модными стихами, музыкой без мелодий, картинами без рисунка и живописи, вообще модерном, - призналась Юля, и это прозвучало так, будто речь шла о чем-то далеком-далеком.

- Всерьез? Или за компанию?

- Я и сама не знаю. Внушили, что это талантливо, сногсшибательно. Главное, необычно. Тогда казалось, в нем что-то есть. Надо было понять, что именно. Но было лень. Легче принимать на веру. И потом, не хотелось оставаться белой вороной. В нашей группе, например, в университете все курили. И я курила. Все пили. И я пила. Все презирали и ниспровергали предков.

- А что создавали на развалинах? - энергично перебил Роман.

- Модерн. В общем, для меня это хорошо знакомо, через все это я прошла, как через оспу.

- Почему такое сравнение?

- Потому что остались следы: не на лице - на душе.

- По-моему, все эти модерняги просто примитив, - уклонился Роман, не желая растравлять ее раны.

- А они нас называют примитивными. Отсталыми, невоспитанными. Эх! - Она оборвала разговор. - Подонки.

Они немного не дошли до заводского общежития, где жила Законникова.

Прощаясь, он взял ее руку и долго не хотел отпускать. Вздыхал, умоляюще смотрел ей в глаза, повторяя только одно слово, будто оно было единственным, которое он способен произнести:

- Юля…

Она отвечала ему коротким пожатием, будто спешила освободить руку, и с каким-то надломом говорила:

- Не надо. Слышишь, Роман? Не надо.

- Почему? - дрогнувшим голосом спрашивал он. - Почему ты не расскажешь, что у тебя на душе?

- Как секретарю комсомола?

- Юля! При чем здесь комсомол? Ты обещала рассказать о своих скитаниях.

- Как-нибудь потом. Сейчас не надо об этом. Я расскажу. Обязательно. Должна рассказать тебе. Ну, Роман, до завтра. Не надо на меня так смотреть. Ты ведь добрый, не то что я.

- Юля…

- Нет-нет, не нужно, молчи! - перебила она. - До завтра, Роман. Иди. Покойной ночи…

Юля боялась его любви, считала, что прошлое рано или поздно встанет стеной между ними. Она понимала, что лучше заранее рассказать Роману о себе, но боязнь потерять друга сдерживала ее. Юля думала, что Роман станет смотреть на нее другими глазами. За свое прошлое жестоко казнила себя, считая жизнь свою конченой. Больше всего, пожалуй, она опасалась одиночества, поэтому была рада встречам с Романом, его друзьями и Алексеем Васильевичем…

Коля пожалел, что пошел во Дворец культуры. Поэты не только не доставили ему радости, напротив, разочаровали его. Сегодня должна была возвратиться Лада, и он с сожалением подумал, что ему обязательно следовало бы присутствовать при первой встрече ее с родителями.