Зигмунд Скуинь - Нагота

К черту! Теперь уж нечего ломать над этим голову. Как говорят в таких случаях спортсмены: сдали нервы. У него богатое воображение, оно временами мешает жить. Он чересчур близко принимает все к сердцу, так никаких нервов не хватит. Все равно он не в силах ничего изменить или поправить. Не раздул ли он свою роль в этом происшествии? Он так мало знал о Либе. В общем-то они чужие люди. Ну, переписывались — подумаешь важность! И вообще, с какой стати он притащился сюда? Кому он помог, кому от этого стало легче? Она же попросту дуреха. Нормальный человек на такое ни за что бы не решился. Нельзя так, нужно учитывать последствия. Да и он хорош! Недалеко ушел от Либы.

Такси дожидалось его у больницы. Они не уехали.

— Ну? Как там? — спросил Гатынь.

Он пожал плечами.

— Пока неизвестно.

— Значит, все обойдется. Женщины живучий народ. Говорят, в такой момент многое зависит от того, хочет или не хочет сам больной выжить.

— Садитесь в машину. Кто хочет жить, тот из окна не прыгает, — проворчал Апариод.

— Состояние аффекта может длиться всего один миг, затем вновь пробуждается инстинкт жизни. Вы с ней говорили?

— Она спит.

— В сознание приходила?

— Думаю, да.

— Значит, все в порядке.

— Оптимизм, по-вашему, также относится к характерным приметам добропорядочного человека? — спросил Апариод.

— Оптимизм — это часть инстинкта жизни.

— То-то и оно: часть инстинкта, а не разума. Ни в одном мало-мальски важном вопросе природа не доверилась разуму.

— У нас тут с профессором, пока вас поджидали, завязался спор, — виновато улыбнулся Гатынь. — Как вам кажется, человек по натуре — добрый или злой?

— Я как-то об этом не думал.

— Ну, а все-таки?

— И злой, и добрый.

— Именно так: и злой, и добрый! — отрубил Апариод, тряхнув указательным пальцем. — А кое-кто норовит его обрядить ангелочком, потом сам удивляется, отчего крылышки у него за спиной не держатся.

— Утверждать, что человек не становится лучше, значит отрицать эволюцию.

— Утверждать, отрицать... Наука — не урок закона божьего. Вы подавайте факты. Земля существует достаточно долго, и, по вашей теории, ей бы давно следовало превратиться в райские кущи. Ну вот что, — проговорил Апариод, — сейчас покатили к дежурному гастроному.

— Куда? — удивился он.

— Уже все решено. Вам остается только поднять руку, сказать «да». В домовую баню Гатыня. Как выяснилось, в его латифундии, помимо всего прочего, имеется баня. Сколько часов потребуется, чтобы поднять пары?

— При современной технике — недолго. Раз-два, и готово.

— Что сравнится с настоящей деревенской банькой? Молодой человек, не вешайте головы, сейчас со свистом попаримся.

Свистеть в бане запрещается. Свистом призывают лукавого...

— Если бы все, кого мы призываем, да всегда бы отзывались...

— Банные заповеди категоричны и строги: кто помочится в бане, у того век руки будут потеть; кто в бане раздавит блоху, счастье свое загубит; кто в ведрах оставит воду, тот, как бочка, растолстеет. А помылся, во весь рост выпрямись, окатись из шайки со словами: вода вниз теки, меня вверх выноси!

Ему было все равно. Возможно, в компании Апариода и Гатыня даже лучше. Громогласные споры, шумные речи отвлекут его, успокоят, подобно шороху дождя или плеску волн. По крайней мере, не придется терзаться наедине с собственными мыслями.

— Гатынь, хоть раз ответьте безо всяких уверток: как вам кажется — есть бог или нет?

— Может бога и нет, но черт непременно должен быть.

У гастронома Апариод вылез из машины, а немного погодя показался в дверях.

— Ребята, помогите вытащить ящик с пивом. Шофер, открывайте багажник!

Сам Апариод нес целую охапку свертков, пакетов, банок. Гатынь схватился за голову.

— Да куда вы все это денете?

— Спокойствие, спокойствие. У латышей и радость не в радость, если под конец не удастся набить брюхо. Ничего не забыли? Может, взять зеленое мыло?

— Будет вам мыло.

— Ну тогда поехали.

— Тронулись!

Угрюмость шофера улетучивалась, он улыбался и, видимо, всем был доволен.

Они промчались по центру, поток машин и прохожих уже схлынул. Откуда-то возвращались разукрашенные увядшими березками машины с экскурсантами. Жены вели домой мужей и сонных детей. На перекрестках прощались, разбредались в разные стороны пестрые ватаги молодежи.

При свете дня могучие деревья парка выглядели несколько обыденно. На разрытой улице клубилась пыль. Объезд тянулся вдоль незасеянных полей, мимо старого коровника каменной кладки, — должно быть, остался от прежнего поместья на окраине. А за коровником начиналась улица, домишки посреди зеленых садов.

— Вот уже и баня дымит! Ай да Велта — догадалась затопить! — оживился Гатынь, тыча пальцем в ветровое стекло.

— Но откуда ей было знать?

— Супружеская жизнь обостряет предчувствия.

Во дворе, сразу за калиткой, стояла красная «Ява». Гатынь мимоходом нажал кнопку сигнала, когда же раздался отрывистый гудок, вздрогнул и дернулся в сторону.

— Вы что, купили мотоцикл?

— Да нет, кажется.

Из сада доносились голоса. Апариод, вытянув шею, потянул носом воздух.

— Что там такое? Пахнет жареными колбасками.

— Понятия не имею.

Первым, кого он увидел, был Тенисон. Сияющий, распираемый самодовольством, с идиотской победной ухмылкой на лице. Рядом с Тенисоном стоял мотоциклист в черной кожаной куртке. Так вот оно что!

— ...наконец-то и хозяин явился, ур-ра, ну, точно сговорились, видно, судьба... Марика, подавай стаканы, выпьем за встречу... баня уже топится, а я не знала, как быть... где ты пропадал, как ушел с утра...

Но всю эту звонкую разноголосицу перекрывал торжествующий смех Тенисона.

Марика сидела на расстеленном на траве одеяле. Молодая, полнеющая женщина рядом с нею, наверно, была Велта, жена Гатыня. Гатынь опять старался удержать на переносице очки, они то и дело соскальзывали, хотя их столь же энергично водворяли на место. Апариод, указывая на ящик с пивом, говорил ему что-то, Гатынь только пожимал плечами, поглаживал подбородок, наконец подвел Апариода к Велте.

— Гей, Варис, старый плут, видишь того кореша?.. — Мотоциклист подталкивал Тенисона сквозь толчею, а пальцем тыкал в его сторону.

— Вижу, вижу. Сейчас вас познакомлю.

— Спасибо, ешьте сами, мы уже знакомы.

Для Тенисона это было ударом. Такого оборота он не ожидал.

— С каких это пор?

— С младых ногтей, старичок, с младых ногтей,

— Нет, правда, шутки в сторону.

— Какие тут шутки! За такие шутки Каин убил Авеля.

— Но тогда вы, надо полагать, давненько не виделись?

— Как же, как же. Без трех дней неделя.

Мотоциклист уже стоял перед ним, изо всех сил дубася его по плечу. Обнял железной рукой. Помял, потрепал, стукнул в грудь кулаком. Тенисон не отступал от них ни на шаг.