Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны

Конь идет рысью.

Рванулась Дзабули, побежала за ним. Хочет разглядеть — кто же это едет на Арабиа и куда он направляется?

Хочет еще раз полюбоваться на любимого жеребца Арзакана, заглянуть в его большие черные глаза, погладить его по могучей груди.

Ведь Арабиа не только конь, он — частица души Арзакана.

И Дзабули бежит изо всех сил, бежит, проваливаясь в сугробы. Перед ней на фоне ослепительно сверкающего снега светятся глаза Арзакана, цвета золотистого меда.

И кажется ей, что до нее доносится голос Арзакана.

Мимо проскакали какие-то верховые, с удивлением посмотрели на бегущую женщину. Знает Дзабули, что не пристало женщине бежать. Но теперь ей безразлично, что будут о ней говорить.

Подобрав юбку, бежит она по следу лошади.

Уже потеряла из виду и коня, и всадника, но все бежит.

«Какое ребяческое желание, какая странная причуда! Что ей прибавится от того, что она увидит Арабиа? Разве станет легче ее истерзанной душе?»

Так думает Дзабули и все бежит из последних сил. Ноги подкашиваются. Исчезли, сгинули и всадник, и копь.

Падают снежные хлопья, крупные, неистощимые, будто хотят замести весь мир, похоронить Дзабули с ее огромной печалью.

Этого и хочет Дзабули, хочет, чтобы обрушилась чудовищная снежная лавина и похоронила ее под собой. Пусть не прекращается снежный потоп, пусть погребет весь мир! И будут сыпаться на грудь Дзабули чистые белые снежинки, и разверзнется, наконец, перед ней желанная могила. Снежная могила…

На перекрестке Дзабули остановилась. Следы оборвались.

Падает снег, неумолимый, неистощимый. И небо мучнистого цвета низко опустилось над землей.

К горлу подступили слезы. Не поглотил же, в самом деле, этот снег коня и всадника…

И Дзабули готова лечь вот тут же, в снегу, и уснуть навеки.

Повинуясь какому-то тайному голосу, повернула влево, снова нашла след и пустилась бежать. «Это непременно следы Арабиа», — подбодряет она себя и бежит еще быстрее.

Место показалось знакомым. Проселочная дорога кончилась, она увидела большие липы. Узнала площадь не то перед церковью, не то перед сельсоветом. Приблизилась на ружейный выстрел, видит:

Около сельсовета под навесом привязана оседланная лошадь.

Сильнее забилось сердце Дзабули. Она уже совсем близко, но теперь-то силы и покинули ее. Ослабели колени, вот-вот подкосятся ноги и она упадет в снег. Упадет, заплачет, зароется головой в мягкую белую подушку и больше не встанет. Потому что тяжка жизнь без Арзакана, давит она ее, как этот снежный обвал, и подкашиваются у нее ноги.

Идет Дзабули, а путь все не кончается. В глазах у нее рябит. Осталось каких-нибудь двадцать шагов, но никак не одолеть ей этого расстояния. Слезятся глаза, мелькают огненные круги. Мучительно захватывает дыхание, вот-вот разорвется у нее сердце и она наконец успокоится. И посыплется ей на грудь чистый, белый, сверкающий снег…

Запыхавшись, добежала до коня, кинулась к нему. Арабиа поднял голову, навострил маленькие уши и посмотрел удивленными глазами, точно был озадачен, увидев Дзабули. Потом вытянул шею и обнюхал ее плечо.

На балконе сельсовета стояли двое мужчин. Не обращая на них внимания, Дзабули припала к Арабиа, нежно прильнула к его изогнутой шее, поцеловала в надбровья, прижала к груди голову коня, И показалось Дзабули, что вместе с этим чудесным созданием до нее дошла частица души Арзакана.

Еще и еще целовала она морду Арабиа и громко рыдала.

— Кто эта женщина? Что с ней? С ума, что ли, спятила? — спрашивает один из мужчин.

— Это вдова Арзакана Звамбая, — отвечает второй.

«Пещера великанов».

1932 г. 8 февраля.

Дорогая Каролина!

Дороги окончательно закрылись. Из Пещеры великанов мы не можем добраться даже до башни Махвша. Теперь уж я совершенно отрезан от всего мира. Не существует для меня ни телеграфа, ни телефона, ни почты. И хотя я пишу вам это письмо, но у меня мало надежды, что вы когда-нибудь его прочтете.

Удивительная вещь человеческое сердце! Оно, оказывается, заключает в себе и рай, и ад. Теперь единственное мое удовольствие — это писать вам. Тот, кто изобрел письменные знаки, был, без сомнения, великим ясновидцем.

Пишу вам и дивлюсь, как дикарь, что когда-нибудь, глядя на эти значки, вы узнаете, какие думы и чаянья занимали меня сегодня.

Но вижу, недолго прослужит мне мой карандаш. А испишется он, — тогда прощай! Будет прервана всякая связь с внешним миром.

На прошлой неделе в башне Махвша, оказывается, сильно переполошились, так как я и Темур в течение двух недель не давали о себе знать, вернее, не были в состоянии дать о себе весть. Как только погода прояснилась, Арзакан, Кац Звамбая и Саур пришли нас проведать.

Морозы здесь приятные. По такому морозу хорошо ходится. Но вдруг снова опустился туман и запер всех нас в Пещере великанов.

И вот кончились припасы, которые они принесли с собой и которые мы заготовили в хорошие дни. Опять мы остались без дров, без мяса, без соли.

Нужда портит характеры людей, Вы знаете деспотичный нрав Кац Звамбая. Уход из дому, разлука с семьей, с привычным укладом жизни еще больше его ожесточили. Злоба, которую он носит в душе, без сомнения, задушит его когда-нибудь.

И больше всего бесит старика, что его собственный сын привержен тому самому режиму, который для него, Кац Звамбая, является могильщиком.

Старику кажется, будто весь мир только тем и занят, что враждует с ним. Инстинкты предводителя первобытных орд крепко сидят в Кац Звамбая. Он требует от сына, чтобы тот во всем соглашался с его взглядами.

По всякому поводу он ссорится с Арзаканом. Позавчера бушевала буря. В такую погоду выходить опасно: достаточно поскользнуться, и очутишься там, откуда нет возврата.

Между тем голод донимал нас. Молодежь заладила: отправимся в горы, подстрелим парочку горных индеек. Темур и Кац заворчали и строго-настрого запретили Арзакану и Сауру выходить из пещеры.

Арзакан, сердитый, улегся с Сауром в дальнем углу и стал с ним шептаться.

Но Кац Звамбая этого тоже не выносит. Он недовольно спросил сына, о чем они шепчутся.

Тема для беседы у Араакана и Саура всегда одна и та же: они строят проекты возрождения Сванетии.

«Как только будет закончена большая сванская дорога, — рассуждают они, — сюда придет промышленность, и там, где сейчас, засев в феодальных башнях, подстерегают друг друга кровники, — там вырастут фабрики и заводы.

А башни превратятся в музейные экспонаты».

День и ночь мечтают юноши о том времени, когда электровозы втащат в ранее непроходимое ингурское ущелье составы, нагруженные людьми и фабричными изделиями; как на эти надменные высоты вползут вагончики фуникулера, как появятся здесь электричество, телефон и радио и как самолеты превратят Кавкасиони в низкий забор.