Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны

И вернувшись к разговору об Арзакане, стал порицать в нем злобность, жадность, несдержанность… Наглый он, назойливый и очень необузданный. Такого человека надо остерегаться. Он из самолюбия способен пожертвовать всем миром.

Не сегодня-завтра снимут его покровителя Чежиа. Он ставленник Чежиа. Чежиа — тоже чей-то ставленник. Какую же цену может иметь ставленник ставленника?

Тамар покоробило, что Гвандж так резко осуждает Арзакана. В глубине души она была уверена, что ее крестный отец преувеличивает, но из вежливости не решалась возражать убеленному сединой Гванджу.

Она уверяла старика, что не выйдет ни за Тараша Эмхвари, ни за Арзакана. Этот город полон сплетен.

— Послушать их, так меня в месяц по семи раз выдают замуж, — говорила Тамар.

Потом отвела разговор, посмотрела на коней, стоявших неподалеку, и спросила:

— Какая масть считается лучшей, крестный?

На площади перед театром стояло около двадцати лошадей, еле сдерживаемых всадниками. Тут был и мухрованский жеребец цвета львиной шерсти — Дардиманди, прославленный герой грузинского коннозаводства, и рыжий жеребец Яралихан, текинец Лахвари, англо-араб Гиви, ясноглазый Норио, и Зарифа — чистокровная английская кобыла; тут был Гунтер, жеребец Лакербая, и много других.

— В Карабадини [15] Карабадини — грузинская древняя медицинская книга. о лошади сказано, голубушка: есть кони вороные и лоснящиеся. Вот такого цвета, как тот конь, которого держит низенький жокей, — объяснял Гвандж. — Хорошая масть — гнедо-бурая, с ярким отливом. Храп у таких лошадей с краснотой, а ляжки в подпалинах, рыжеватые, золотистые… Вон, посмотри на грузинскую надпись на ярлыке: «Норио», — видишь? Эта лошадь шафранной масти.

Хороша лошадь цвета львиной шерсти, очень ценится рыже-гнедая, если хвост и грива темные или черные, как гишер.

Хороша и та, которую держит жокей в желтой блузе… Грива у нее ярко-рыжая, словно ее выкрасили хной. Некоторые масти с прожелтью тоже добрые, голубушка! Лошадь, у которой цвет повеселее, чалую, серо-чалую, иранцы называют «зартом». Особенно хорошо, когда хвост и грива цвета мускуса. В древней Грузии такую лошадь называли «зердаги», подшерсток у нее черный, а хвост и глаза — темные.

А вон черноватая кобыла, в мелкую белую мушку. Арабы называют ее «рашифэ» — «ветроносная». Если же белая полоска, что тянется по хребту, не достигает темени, тогда лошадка называется «ягсуфом».

А там еще, видишь, — у того, который в мышиной чохе, лошадь с белой отметиной на лбу. Отметина-то малюсенькая, звездочкой. Такую лошадь зовут «шублвар-сквлава» — теменнозвездная.

Но мне больше всего по нутру караковая масть «рахси», — так закончил Гвандж и указал на стройного жеребца.

Тамар внимательно посмотрела на него. Она узнала Арабиа. Глаза ее встретились с глазами Арзакана, стоявшего рядом с конем.

Арзакан давно заметил Тамар. Девушка прочла в его взгляде покорность, какую-то почти детскую восторженность. Тамар улыбнулась, продолжая разговор с Гванджем. И Арзакан понял — она простила вчерашнюю обиду. Это придало ему бодрости.

— Значит, Арабиа — хороший конь? — спросила Тамар, с уважением глядя на жеребца, которого так расхваливал великий знаток лошадей Гвандж.

— Слов нет, прекрасный конь. Но хорошему коню и уход нужен хороший. Арзакан все время пропадает на собраниях, когда ему ухаживать за Арабиа? А ведь за ним, радость моя, требуется больше ухода, чем за ребенком. Как зеницу ока надо беречь хорошую лошадь.

И отец Арзакана со мной согласен. «Парень не то что за лошадью, за собой не может доглядеть, — говорил мне Кац Звамбая. — Его жалованья не хватает ему даже на папиросы, а один я едва кормлю свою Циру».

Арабиа к тому же пуглив, когда-нибудь да свернет шею своему хозяину. Он боится и автомобиля, и трактора. Недавно я сам видел, как он несколько раз срывался и нес парня. Чуть не скинул.

Я советовал Арзакану продать коня. Зять мой Арлан собирается купить себе лошадь; пожалуй, возьмет, если продадут.

До начала скачек оставалось минут десять. Взволнованный Шардин Алшибая, торопливо расталкивая толпу, напиравшую на ограждение, пробирался к театральной площади.

И вот стало известно: Лакербая выздоровел и заявил, что примет участие в скачках, а Брегадзе отказался выступать. Таким образом, на Гунтера сел его владелец. Таранту достался Дардиманди.

Ровно в час дня с театральной площади поскакали четверо: Арзакан Звамбая, Тараш Эмхвари, Лакербая и тбилисский жокей Абдулла Рамаз-оглы на гнедом Норио.

Разыгрывалось три приза.

Первый — для больших скачек, за семикратный пробег по три тысячи метров, второй — для средних, за пятикратный, и третий — для малых скачек, за троекратный.

Тамар, Дзабули, Каролина и Гвандж Апакидзе стояли у подъезда театра.

Карты Гванджа оказались спутанными этими неожиданными изменениями, и он решил ограничиться ролью зрителя.

С восторгом следили женщины, как с площади рванулись кони: караковый, цвета львиной шерсти, гнедой и огненный.

— Хайт, дурной ты этакий! — взвизгнул Гвандж Апакидзе.

— Что случилось, крестный? — испугалась Тамар.

— Разве не видишь, что у Тараша спустились полы чохи?

Тамар рассмеялась.

— Тебе смех, а это большой позор! В старое время не то что с Эмхвари, даже с каким-нибудь дворовым никогда не случилось бы такого!

Караковый, цвета львиной шерсти, гнедой и огненный летели вровень. Великолепный день, рокот толпы, из недр которой вырывались шумные возгласы восторга, все больше возбуждали всадников.

Дардиманди цвета львиной шерсти и караковый Арабиа неслись рядом, голова к голове.

Арзакан испытывал ощущение счастья от того, что скакал рядом с другом детства; ему казалось, что это тот самый маленький Тараш, с которым в далекие годы они вместе носились верхом. Точно время пошло вспять, точно возмужалые Арзакан и Тараш снова превратились в детей и снова беззаботно гонят своих коней по окумским лугам, как в те ночи, когда их радовали первые весенние всходы, темные ночи, проведенные на мельнице, возвращение домой в сумерках, теплое молоко перед сном и беспечный сон на коленях матери.

Справа и слева от них скакали коренастый Рамаз-оглы и долговязый Лакербая. Отстав на длину лошадиной шеи, Лакербая начал по абхазскому обычаю стегать жеребца справа и слева.

Абдулла Рамаз-оглы съежился в седле.

На голове у него таджикская тюбетейка. Пригнувшись к шее лошади, он щурил свои раскосые глаза. Лицо сияло задором. Он торжествовал. Его Норио шел вровень со знаменитым Дардиманди и с прославленным на всю Абхазию Арабиа.

Вдруг Тараш услышал детские крики и возгласы. И сразу вспомнил наставление Гванджа Апакидзе. Слегка наклонившись, он заложил правой рукой полы чохи за пояс. Из-за этого он чуть замешкался, и Арзакан опередил его на заячий прыжок.