Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны

Никого не выпустит тамада из этой сепа трезвым. Поди разберись потом кто прав, кто виноват? Ведь всем известно, что и раньше на абхазских свадьбах смерть бывала нередкой гостьей.

Так рассчитывал и прикидывал в уме Гвандж Апакидзе.

Тамада оглядел стол.

Был он мудр, как змея. Знал: легко наскучишь, если будешь долго говорить о серьезном.

Подмигнул глазом гвасалиевскому парню, и начались танцы.

Вышла Зесна, прекрасноликая, взмахнула руками, пошла по кругу.

Когда Зесна танцевала, ее рот цвета кизила раскрывался в удивительной улыбке. Носилась в заколдованном кругу, возбуждая мужчин колыханием своих пышных бедер и полной груди.

Джото Гвасалиа вытолкнул в круг Джвебе, одетого в серую чоху. Джвебе взметнул свои богатырские руки и засеменил длинными, стройными ногами.

Коршун гнался за Зесной. Но Зесна, слегка зардевшаяся, грациозно уклонялась от коршуна: «Бегу, лечу, не догонишь меня!»

Распалившись, парень бросился за девушкой.

Настигает, вот-вот схватит! Только глянет на нее, и присмиреет Зесна, замрет, как горлица в когтях коршуна. Скользит рядом с ним, ныряет под его приподнятой рукой, ускользает.

Еще сильнее раскраснелась Зесна, когда вокруг раздались дружные хлопки.

Кончился танец, и Джвебе поблагодарил даму глубоким поклоном.

В танец ввязалась какая-то унылая пара. Общество заскучало. Тогда Гвасалиа подскочил к Тамар.

Арзакан метнул на него сердитый взгляд: слишком развязно подлетел он к ней, слишком близко склонил лицо к ее лицу…

Тамар отказывалась танцевать.

Весь стол заметил, что грустна шервашидзевская дочь. И потому все в один голос потребовали, чтобы она танцевала. Девушки и юноши хлопали в ладоши.

Поднялся с места тамада, поцеловал крестницу в лоб и стал упрашивать, заклинать ее отцом, любимым братом. Тамар все отнекивалась, ссылаясь на головную боль. Но тамада не отставал. Девушка тоже упрямилась.

— Заклинаю памятью твоей матери Джаханы, потанцуй!

Тогда дочь Шервашидзе встала. Забили в ладоши в такт пляске. Хлопали все, даже ненавидевшие весь этот род бывшие дворовые Шервашидзе: так она восхитила зрителей.

Тамар танцевала спокойная, бледная, с кротким лицом.

Скользила, едва касаясь ногами земли. Тяжелые, туго закрученные косы ласкали девичьи бедра. Как два голубка, порхали под платьем маленькие ножки.

Постепенно она сама увлеклась пляской.

В Мцхетском соборе есть фреска. «Танцовщицы Самайи» называется она. На одной из девушек, изображенных там, — грузинский головной убор, на ногах высокие алые туфли с загнутыми носками. Голова закинута кверху. На глаза ниспадает короткая, легкая вуаль. (Такую вуаль вместо масок носили венецианки в средние века.)

На ту девушку в алых туфлях походила Тамар, когда откидывала голову, опускала глаза, и тень от ресниц падала на ее щеки. Издали могло показаться, что то не тень лежит на ее лице, а вуаль, заменяющая маску.

Тамар скользила по кругу, как бы во власти мечты, как бы искала свою судьбу с завязанными глазами. И так легко взмахивала руками, точно не руки у нее были, а крылья. Воздушное тело ее носилось по кругу, и легкий румянец лег на бледные щеки.

Ритм пляски участился, и Тамар понеслась быстрее, словно не могла сдержать себя.

Вдруг замедлила движения. Увидела кого-то? Вскинула длинные, густые ресницы, устремила в пространство глаза цвета морской волны. Улыбнулась такой детской улыбкой, точно позабыла, что она уже не ребенок.

И показалось всем: сама улыбка, облекшаяся в плоть, трепетно порхает на свадебном пиру!

Никто не вступал в танец, не осмеливаясь пойти с ней в паре. Великая красота нередко родит благоговение, похожее на страх.

Только наглый не испытывает его в такие минуты. (Потому красивейшая часто достается не храбрейшему, а наглейшему.)

Гвасалиа был из таких.

Увидев, что смельчаки оробели, он не колеблясь вступил в танец с Тамар.

Короткий подбородок его был обезображен рубцом от кинжальной раны. Нос выдавался крючком, как у ястреба. Глаза — цвета пшеничного, зерна.

Сутулый, он жеманился в танце и извивался так, что действительно походил на ястреба, который подбирается к взлетевшей перепелке, чтобы сбить ее снизу.

Устремился за уносившейся по кругу девушкой.

Тамар опустила руки, подалась в сторону, снова взмахнула правой рукой и, как сон, улетела от партнера.

Но Гвасалиа не отставал, он точно лишился рассудка. Наконец настиг ее. Казалось, вот схватит, прижмет к груди, не выпустит больше…

Тамар потупила глаза и вдруг, откинув голову, устремила на Джото спокойный взгляд. Смотрела и кротко улыбалась. (Красота — что солнце: милостива и безоблачна.)

Потом, будто почувствовав затаенную страсть партнера, быстро отвернулась, умчалась и стала танцевать в отдалении.

Опять погнался за ней Гвасалиа. Он почти касается Тамар, пьяными глазами глядит на нее в упор.

Лицо Арзакана побагровело. Дзабули тотчас же заметила это.

Каролина и Тараш наблюдали за танцем, не отрывая глаз. Тараш волновался. Он курил папиросу за папиросой и, чтобы не выдать себя молчанием, начал разговор с Каролиной о лезгинке.

— Ни одна европеянка не сумеет протанцевать лезгинку и узундара. Эти танцы романтичнее ваших менуэтов и вальсов… А нынешние фокстроты, танго и «танцы медведя» — лишь жалкие сколки европейской снобистской культуры.

— пели тбилисские гости.

Тамар остановилась. Гром аплодисментов напрасно вызывал ее на бис.

Братья Аланиа вошли в круг.

Четыре человека, сплетя руки, ритмично раскачивались, топая ногами и подпрыгивая в такт. Один, руководя остальными, гикал, вдруг припадал на колено и, откидываясь на одной ноге в сторону, почти касался пола крестцом. Остальные продолжали, точно в экстазе, все ускорявшийся танец, почти не сходя с места.

И мысли Тараша унеслись в те темные века, когда язычники топтали в танце тело покойника. Его поражало мелькание ног, затянутых в бурочные ноговицы. Казалось, то были лохматые ноги сказочных великанов.

Молодежь завела хоровод.

Тараш взглянул на Тамар, грустно сидевшую в сторонке. Ему стало жаль ее. Обычно он избегал заводить с ней беседу на людях. Но сегодня он был навеселе и легко изменил своему правилу.

— Почему ты все молчишь? В обществе это неудобно.

— Мне мало дела до общества. У меня болит голова.

— Давай пройдемся к липам.

— К каким липам?

— К илорским.

— Что ты, Тараш! Что скажут о нас?

— Уверяю тебя, мнение этого общества не стоит вида илорских лип.

Тамар почувствовала, что ее уличили в противоречии. Замолчала, опустив ресницы, и стала рассматривать свои руки, лежавшие на коленях.