Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

Мины падали довольно часто по всей полянке, и Уланову приходилось иногда ложиться раньше, чем он достигал очередного намеченного пункта. Но с каждым новым десятком метров азартное упоение охватывало Николая. Слыша справа, слева металлический, дребезжащий гром, он отмечал про себя: «Мимо!», «Недолет!», «Опять мимо!» — испытывая при этом обжигающее удовольствие. Казалось, он играет с могучим, ослепшим от бешенства противником, промахи которого веселили тем сильнее, чем чаще повторялись.

Николай искушал судьбу, выбирая теперь более далекие ориентиры. И неожиданное ликование поднималось в нем: он уже не только перестал бояться, но ощущал неведомое доселе счастье полного бесстрашия. Удивительное чувство вольности, легкости, силы, незнаемое до сих пор, несло Уланова вперед. Он взбежал на пологий бугор так, словно взмыл на крыльях. Доблесть, оказывается, в себе самой таила прекрасную награду; преимущества храбрости остаются поэтому навсегда неизвестными трусам.

Николай мчался вниз, и земля, напитавшаяся водой, мягко опускалась под его ногами. У подножья бугра сидел боец, и Уланов остановился... Он узнал связиста, вышедшего на линию раньше его.

— Встретились, — сказал боец. — Бери мой инструмент.

— Вы что? — спросил, не понимая, Николай, разгоряченный своей игрой.

— Сам видишь, — сказал связист.

Он сидел, подавшись вперед, согнувшись, прикрывая руками живот. Между растопыренными пальцами виднелось намокшее черное сукно шинели и что-то еще глянцевито-красное. Николай, содрогнувшись, отвел глаза.

— Концы зачистить надо... до блеска, — продолжал боец внятно, без заметных усилий. Но темная кожа на его немолодом лице с мохнатыми взъерошенными бровями странно посветлела, как будто слиняла. — Потом соединишь концы, потом обмотаешь... Дело не хитрое.

— Давайте отведу вас, — сказал Николай, стараясь не смотреть на то, что закрывал боец.

— Скорей надо, а со мной проволынишься... Обрыв где-нибудь дальше... — Связист поморщился и согнулся еще больше. — Щиплет, — пробормотал он, — бери катушку.

— Я вернусь... Я мигом, — повторил Николай.

Он испытывал одновременно и нестерпимое сострадание, и смутное чувство своего превосходства над раненым, словно то, что произошло со связистом, не могло случиться с ним самим.

— Тут меня и найдешь, — проговорил боец устало.

— Я мигом, — повторил Николай.

Он вскинул на плечи катушку, взял сумку с инструментами и побежал, чувствуя непонятный стыд и облегчение.

Снова пошел дождь, на этот раз крупный и частый. Вскоре серая, сплошная штриховка ливня обесцветила все окружающее, как будто смыла с него краску. Неяркое свечение множества разбивающихся капель поднималось над землей.

Дождь быстро усиливался, и полянка, трава, одинокие деревья начали излучаться.

Николай запыхался и бежал медленно, тяжело. Теперь к тому же он был нагружен сверх меры. Помимо винтовки, двух гранат, вещевого мешка, патронов, противогаза, он нес катушку с проводом и линейную сумку. Дождь, стучавший по каске, оглушал его.

— Вот дьявольщина! — громко, однако без особенной злобы, сказал Николай. Он уже так промок раньше, что ливень его мало беспокоил. Но шум в ушах и вода, стекавшая с козырька, мешали смотреть. И Николай низко наклонялся, следя за кабелем, проложенным по земле.

Минометный обстрел прекратился, и Уланов заметил это даже с некоторым опозданием. «Что, взяли?» — подумал он, приятно сознавая свою смелость и удачливость.

— Ах, бедняга, бедняга! — тут же вслух, проговорил он, вспомнив раненого связиста.

Николай заторопился — надо было как можно скорее доставить донесение. Но теперь он не мог отвести глаз от провода и досадовал на помеху. Впрочем, исправление телефонной линии было, вероятно, не менее важно. Уланов грузно переваливался, чувствуя на спине равномерные удары прыгающей винтовки; ботинки его скользили по залитой траве. Вдруг сильная боль подсекла Николая. Он упал, и сумка с инструментами шлепнулась рядом. Поднявшись, он ступил на подвернувшуюся ногу, вскрикнул и повалился снова.

«Та же нога, опять...» — подумал Николай. Идти он, больше не мог...

Дождь заливал лес; на опушке, где находился Горбунов, образовались кипящие озера. Ветви деревьев трепетали под тяжестью рушившейся на них воды. В омраченном, перекосившемся воздухе не стало видно немецких укреплений. Но навесной обстрел противника не утихал. Синеватые, призрачные столбы разрывов метались в темной толще ливня; вспышки огня перебегали по полю.

Горбунов смотрел, как его артиллеристы тащат две пушки, третья была уже подбита. Люди шли по колено в воде.

— Герои! — кричал Горбунов. — Гвардейцы! Давай!

Он перебрасывал свою батарею на новую позицию, чтобы помочь Лукину, когда тот получит возможность поднять бойцов в атаку.

— Давай! Давай! Сейчас мы дадим им жизни! — кричал старший лейтенант.

Артиллеристы выбивались из сил и поэтому не отвечали. Они облепили орудия так, что казались неотделимыми от них: бесформенные многоголовые существа ползли, покачиваясь, кренясь набок... Над касками бойцов вставало белесое свечение разбивающихся капель...

Артиллерийский командир на минуту задержался около Горбунова.

— Тонем, товарищ комбат, — проговорил он и отжал ладонью намокшие усы...

— Чертова погодка! — крикнул Горбунов.

Он стоял спиной к своим телефонистам, ожидая, когда его позовут к аппарату. Чтобы не обнаружить нетерпения, он не поворачивался. Связи все еще не было, и Горбунов прислушивался, не заговорят ли наши тяжелые орудия. По расчетам старшего лейтенанта Уланов должен был уже добраться до командира полка.

Уланов полз на правом боку, опираясь на локоть, оберегая поврежденную ногу. При каждом случайном толчке или неудачном повороте он стонал от боли. Он был один на залитой ливнем полянке, и голос его слабо звучал в шуме падавшей воды. Иногда Николай погружался до подбородка и шарил рукой, чтобы не потерять линию. Так он прополз десятка три метров, и силы начали оставлять его...

— Вот дьявольщина! — пробормотал он, испугавшись, что не сможет доставить донесение.

— Ничего, ничего, Коля! Еще разок, еще! — вслух заговорил он, подбадривая себя.

И собственный голос, доброжелательный, полный искреннего участия, придал ему энергии.

— Еще немножко... Еще, — повторял Уланов, не приказывая, но прося.

— Ой, ой! — коротко вскрикнул он, задев левой ступней за неровность почвы.

— Ничего, ничего... — снова заговорил он, нежно обращаясь к себе.

Ливень скрыл от Уланова границы его полянки. Поднимая голову, Николай видел только плоские, смутные силуэты редких кустов; дальше была непроницаемая стена ревущего потока.

— Еще, еще разок! — твердил Уланов, бессознательно повышая голос, чтобы не потеряться в мире, утратившем устойчивость и прочность.