Георгий Березко - Необыкновенные москвичи

...Ногтеву сегодня не везло: только он и начальник отделения уединились в кабинете, как позвонили из городского управления милиции, и Бояджян долго слушал, лаконично отзываясь: «Так точно», «Доложу сегодня же», а едва закончился этот инструктаж, как постучались и вошли два офицера из Комитета государственной безопасности: полковник и майор, и Бояджян тотчас их принял. Еще раз извинившись перед Ногтевым, он попросил, если позволяет время, еще подождать, и Андрею Христофоровичу оставалось лишь подчиниться. Видимо, сегодняшнее зверское убийство привлекло также внимание Комитета безопасности...

Сидя одиноко в опустевшей комнатке секретарши, за ее столом с зачехленной машинкой, Андрей Христофорович перебирал впечатления дня. Из коридора доносились порой тяжелые, солдатские шаги, часто звенел телефон в кабинете Бояджяна и где-то еще, в далекой комнате, чуть слышный, как эхо. А в открытую форточку врывался судорожный треск моторов, точно вспыхивала и обрывалась автоматная пальба, — подъезжали и уезжали мотоциклы. Давно уже наступил вечер, но в окне не стало темнее — наоборот: беспокойный оранжево-розовый свет разливался там, становился все сильнее — луна всходила за угольно-черными крышами, а может быть, — кто знает? — это разгорался далекий пожар.

Андрей Христофорович после всего услышанного и увиденного испытывал странный подъем, необыкновенное возбуждение. И хотя люди вообще-то не нравились ему, упрямо не меняясь к лучшему, вероятно потому, что по самой природе своей были дурны, слабы, лживы, неверны, — он был удовлетворен. За немногими исключениями, они все нуждались в постоянной, неослабной опеке — он, Ногтев, понимал это давно, и это давнее его убеждение вновь сегодня подтверждалось. Вот и сейчас, сию минуту, где-то по огромному городу ходили убийцы — непойманные, неузнанные; двое из них, наверно, уже кутили и распутничали со своими подругами; третий, отставший от компании, притаился где-нибудь совсем близко, может быть, сидел в кино или даже укрылся у тунеядца Голованова, — в этом тоже не было бы ничего невероятного... Тем временем на все милицейские посты поступали новые тревожные сигналы: где-то передрались пьяные хулиганы, где-то обокрали магазин, где-то взяли подозрительного гражданина с фотоаппаратом, где-то насильничали, где-то пролилась кровь.

Андрей Христофорович физически ощутил себя блокированным, взятым в кольцо пороками и слабостями людей.

Прошло больше часа, а Бояджян и его посетители не показывались — разговор у них затянулся. И Андреи Христофорович снова спустился в дежурку: при всем своем гневе на порочность человеческой природы он не хотел отказаться от возможности лишний раз понаблюдать ее. Но, разумеется, Андрей Христофорович никогда не признался бы в своем безотчетном любопытстве к этой порочности, искренне сознавая себя только судьей, призванным судить и наказывать.

Внизу дежурный говорил по телефону, и из его слов можно было понять, что где-то сейчас происходила семейная баталия и кто-то молил милицию о вмешательстве. Поистине каждую минуту человечество нуждалось в ее скорой помощи, точно так же, как оно не могло обойтись без скорой медицинской помощи... Капитан выслал на место происшествия милиционера и сделал соответственную запись в своем журнале — в этой нескончаемой хронике человеческих больших и малых бед, ошибок, злодеяний. Затем он устремил взгляд на стоявшего за перегородкой, там же, где недавно стояла Лучкова, плечистого, широкогрудого молодца в роскошном свитере с синей полосой на груди и синими стрелами вокруг ворота; белокурые волосы, по-модному отпущенные на затылке, покрывали курчавой шапкой его голову.

— Что же теперь нам с вами делать, Бурмистров? — спросил капитан. — Протокол вы подписали...

Парень оглянулся на дверь в коридор, его крупные руки с длинными, сильными пальцами, лежавшие на перегородке, ухватились за нее с такой силой, что побелели ногти.

— Точно, подписал... Я подписал, — подтвердил он.

— Что же мне с вами делать? — повторил капитан мягко, даже участливо. — Как вы считаете сами?

— Вам виднее... А что с ворами делают? — Парень попытался улыбнуться, но его губы вздрагивали. — Сажают воров!

— Правильно, — сказал капитан. — Ну что ж, если вы сами сознаете...

Быстро из коридора вошел в дежурку Бояджян, и капитан встал ему навстречу.

— Вот, товарищ подполковник! — уверенно и бодро, как о чем-то, что не может не порадовать, начал он. — Гражданин Бурмистров явился с повинной... Помните в апреле, месяце кражу покрышек из гаража? Осталась нераскрытой... Вот он — герой, сам теперь пришел.

Бояджян взял у дежурного протокол, но не стал читать, а целую долгую минуту присматривался к парню в свитере, обошел его со спины и приблизился с другой стороны.

— С чем явился, а? — просто, почти интимно спросил он. — Чего побоялся?

Бурмистров, как в столбняке, уставился на невысокого бледного подполковника; словно бы долгим усилием он стряхнул с себя оцепенение.

— Чего мне сейчас бояться? Раньше надо было мне бояться, — тихо выговорил он.

— А пожалуй, что ты прав — да...

Выйдя на середину комнаты, под лампу, свисавшую с потолка, Бояджян пробежал взглядом все четыре страницы протокола.

— Как замок открыл на воротах? — мимоходом задал он Бурмистрову вопрос.

— Я? Зубилом сбил и проник. В протоколе все точно записано: проник в гараж спортивного общества... Снял четыре колеса с «Волги», два с «Москвича». Я все подписал — все точно.

Бояджян вновь оглядел его, покачал головой.

— Ай-яй! Такой красивый молодой человек и крадет покрышки! Непохвально, непохвально... — И он повторил это «непохвально» несколько раз, давая себе время поразмыслить. — Но лучше, конечно, покаяться самому, чем ждать, пока тебя приведут к покаянию. — Подполковник почему-то оживился. — Верно я говорю, Бурмистров? Словно камень упал у тебя с души?

Парень только кивнул, внезапная судорога искривила его лицо, она походила на гримасу плача — беззвучного, бесслезного плача, продолжавшегося всего одно мгновение.

— Ну вот, теперь тебе легче, — сказал Бояджян очень довольный. — Я вижу, что тебе легче... Вот и ступай, иди, ты свободен, иди!.. — Он повернулся к дежурному. — Я так полагаю, Василий Николаевич: нет оснований задерживать Бурмистрова, молодой человек осознал, явился с повинной, зачем же его нам держать? И не скроется он теперь никуда.

— Считаете возможным, товарищ подполковник, освободить под подписку? — переспросил дежурный.

— А почему и нет? Пускай еще погуляет до суда. — Собственное великодушие доставляло, казалось, Бояджяну большое удовольствие. — Что ты хочешь сказать, Бурмистров? Спасибо потом скажешь, потом.