Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

Однако жалко было расставаться с дочерью. Да и сама Кококот как будто еще и не выбрала парня по сердцу. Она казалась одинаково приветливой и ласковой со всеми. Никто не мог похвастаться, что девушка обратила на него особенное внимание.

Беда подкралась совсем с другой стороны. Пришел Ранаутагин и объявил, что олени Куны на самом деле принадлежат ему, и, если тот хочет убедиться, может посмотреть клейма. Действительно, во время весеннего перехода, когда надо было отбивать маточное стадо, олени Куны перемешались с оленями из стада Ранаутагина. Тогда хозяин великодушно сказал:

— Не надо беспокоиться. В тундре мы все братья. Где мои олени, там и твои.

Куны не стал возражать. Многие другие пастухи давно уже соединили свои стада со стадом Ранаутагина, и считалось, что хозяин кормит их, позволяя брать животных и на еду и на шкуры, чтобы шить одежду, крыть ярангу.

Только теперь спохватился Куны. Осмотрев своих оленей, он с горечью убедился, что большинство из них имеют личное клеймо Ранаутагина. Что было делать бедному оленеводу? Он поник головой, но тут же услышал голос хозяина:

— Рано горюешь, Куны. Помнишь, говорил я тебе: в тундре мы все братья. Где мои олени, там и твои. И наоборот… Кем ты будешь без оленей? Последним человеком. Гордый Куны станет побираться по стойбищам или наймется пасти чужое стадо за дырявую шкуру на кухлянку, за мясо оленя, павшего от копытки… Но я спасу тебя от такого позора. Мало того, ты станешь моим родственником, и те, кто собирался насмехаться над тобой, будут с почтением смотреть тебе вслед и кидаться распрягать твоих оленей, когда ты приедешь к нам в гости. Собирай свою Кококот, послезавтра я приду за ней.

Кококот слышала весь этот разговор. Да, Ранаутагин был прав: единственный путь для спасения от позора и нищенства — выйти замуж за него. Многие девушки окрестных стойбищ посчитали бы великой честью для себя стать женой самого Ранаутагина. Несмотря на то, что он уже имеет двух жен и взрослых детей, среди которых славился силой и удалью Гатле, будущий хозяин несметных стад Ранаутагина. У парня свое личное клеймо — маленькие оленьи рожки. Он ставил этот знак на шкуры новорожденных телят. Телята росли, росло и клеймо, становилось все больше и больше…

— Не горюй, отец, — сказала Кококот. — Не будет тебе стыдно перед другими людьми: я согласна стать женой Ранаутагина.

И перешла в ярангу хозяина, стала шить на него, на его сыновей.

Ранаутагин великодушно предложил Куны:

— И ты можешь жить в моем стойбище. Поставь ярангу рядом с моей.

Так Куны потерял не только свою дочь, но и остатки своей независимости. Он стал простым батраком Ранаутагина с одним лишь отличием от других: время от времени хозяин звал его в свою ярангу и угощал обильной едой, всякий раз повторяя при этом, какую он оказал ему услугу, спасши от голода, от позора, да и дочь пристроена.

Казалось Куны, что хуже этого не может быть уже ничего. Оказывается, может быть и хуже.

Однажды, когда он пас стадо, из-за холма напала стая волков. Пастух был без оружия и не мог воспрепятствовать голодным хищникам, которые драли важенок и телят, обагряя кровью белый олений мех. У волка такая привычка: задрав несколько оленей, он волочет с собой только одну тушу, а остальные бросает на пастбище. Так случилось и в тот раз.

Гневу хозяина не было предела. Ранаутагин кричал на бедного старика, не зная, чем его еще унизить. И вдруг на глаза попалась Кококот. Она только что родила сына. Парень был не очень крепкий, куда слабее первых сыновей, которые уже собирались обзавестись собственными стойбищами. И сделал Ранаутагин то, что было самым страшным: изгнал из стойбища и Куны и его дочь Кококот с малолетним сыном. Старик с дочерью побрели к реке. Там Куны слабеющими руками соорудил плот, и поплыли они вниз по течению. Недалеко от села Усть-Белая плот выбросило на крохотный островок. Обессилевшие путники не могли даже громко кричать. Они уже приготовились к смерти, когда их обнаружили усть-бельские жители — чуванцы — далекие потомки русских казаков, пришедших на берега Анадыря вместе с Семеном Дежневым.

Так стал Куны оседлым жителем. И ничего страшного не произошло: в те годы в Усть-Белой в основном и жили обедневшие оленеводы, разоренные богатыми хозяевами.

Куны вырыл на берегу реки землянку — поглубже, чтобы не так было холодно, — приобрел рыболовные снасти и стал рыбачить. Улов брал японский рыбопромышленник, который расплачивался гнилой мукой, патокой и дурной веселящей водой, обладавшей такой крепостью, что у людей вылезали глаза из орбит, когда удавалось отведать кружку.

А мальчишка рос. Он бегал со своими сверстниками по высокому речному берегу и расспрашивал обо всем деда, мать. Как-то вечером при свете костра, отгоняющего дымом полчища комаров, он долго рассматривал знак на левой щеке матери. Знак был похож и на крохотные оленьи рожки, и на речной кустарник, и еще на что-то.

— Ымэм, что это такое? — спросил Тэвлянто.

— Мой знак, — грустно ответила Кококот. — Так меня пометил твой отец Ранаутагин, который потом изгнал нас из своего стойбища. Хорошо, что он не успел поставить такой же метки на твоей щеке. Теперь ты принадлежишь самому себе и должен надеяться только на себя…

Много лет спустя Тэвлянто уезжал учиться в далекий, неведомый Ленинград. Если сравнить это с чем-то теперешним, то только с путешествием на другие планеты. В глазах своих земляков он выглядел героем. Даже не героем, а странным человеком: зачем ехать в такую даль учиться, когда можно постигать грамоту с помощью учителя кочевой школы? Но сам-то Тэвлянто уже понимал, что быть просто грамотным мало.

Вместе с ним в Ленинград отправлялся и Парфентьев — потомок анадырских казаков, хорошо знавший русский язык. Снаряжали парней всем ревкомом. Каждый принес лучшее, что имел из одежды. Общими усилиями будущих студентов Института народов Севера обрядили так, что, по мнению ревкомовцев — людей, хорошо знавших жизнь, — они стали похожи на младших служащих японского консульства во Владивостоке. Кто-то даже попытался повязать им галстуки, но эту «удавку» Тэвлянто снял, как только вышел из ревкома.

Пока он прощался со своими земляками, в ревкоме сочиняли удивительный документ, который должен был оградить будущего студента от всех превратностей судьбы. Бумага эта была вручена ему перед самой посадкой на пароход. Тэвлянто аккуратно сложил ее и спрятал на груди.

Пароход отплывал на рассвете.

С громадного водного пространства, занявшего всю ширь от горизонта до горизонта, с небольшой полоской берега по правому борту, Анадырь казался маленьким, почти жалким, и тем не менее именно это скопище разнообразных деревянных домишек, прилепившихся к галечной косе, занимало в тот миг все сердце Тэвлянто. Это был образ родной Чукотки, который он уносил с собой в другой, далекий город, известный Тэвлянто только тем, что там произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, там жил Ленин, неповторимый человек из чукотской легенды, отважившийся поднять рабочих против царя и всех богатеев Российской империи.