Агния Кузнецова (Маркова) - Чертова дюжина

Дина заметила, что в глазах у отца блеснули слезы. Ей стало не по себе. Незнакомая боль шевельнулась в сердце. Она незаметно выскользнула в дверь. В прихожей ей встретилась Екатерина Петровна. Странным взглядом посмотрела она на дочь и отвернулась.

Еще тоскливее показалось Дине все окружающее. Она спустилась в сад, открыла калитку и стала смотреть на безлюдную улицу.

Легкий ветер вздымал на дороге пыль. Уныло стояли небольшие деревянные дома: серые, желтые, зеленые.

«И может быть, в каждом из них вот так же отец, собираясь на фронт, со слезами на глазах прижимает к груди сына, а мать ходит по дому как тень, с глазами, потускневшими от слез», – подумала Дина. Нижняя губа ее задрожала, но она сдержалась и не заплакала.

Из-за угла показалась толпа народа. Люди шли прямо по дороге, шагая нестройно и быстро. Все они были с котомками за плечами, со свертками в руках. Дина поняла, что это мобилизованные из района.

По обочине дороги почти бегом двигались провожающие – женщины, дети, старики. Они тащили мешки, узлы, чемоданы.

Толпа мобилизованных поравнялась с Диной, и кто-то высоким, звонким голосом затянул:

Толпа двигалась мимо, и Дина быстро пошла за ней.

– Сам, родненькая, пошел в военкомат, говорит, года не вышли, но уж не откажите, хочу воевать, – задыхаясь на ходу, говорила толстая женщина остроносой старушке.

Босоногий мальчик в белой рубашке, спотыкаясь, выскочил из толпы на тротуар. Ему было не больше шести лет. Белые волосы в беспорядке свисали на лоб. Он тяжело дышал, утомленный непосильной быстрой ходьбой. Мальчик не мог больше бежать.

Он остановился, протянул руки вперед, точно хотел задержать толпу, и дребезжащим голосом крикнул:

– Папа!

Но его никто, кроме Дины, не слышал. Она взглянула на мальчика. Ветер трепал подол его рубашонки, шевелил волосы, а он стоял с протянутыми руками и глазами, полными слез, смотрел на дорогу.

Отделившись от толпы, на дороге задержался высокий белокурый мужчина. Он повернулся лицом к мальчику, снял с головы кепку, помахал ею в воздухе и исчез в людском потоке.

Мальчик прижался спиной к высокому забору, локтем закрыл лицо и заплакал навзрыд.

Толпа поравнялась со школой. У забора, на крыше проходной будки, появился Мирошка. Он выждал секунду-другую и поднял обе руки, точно подавая кому-то сигнал.

«Ну, сейчас выкинет что-нибудь», – подумала Дина, сжимая кулаки. Чувство возмущения поднялось в ее душе. Неужели в такую минуту этим людям, идущим защищать Родину, он посмеет сказать что-нибудь скверное? Дина не посмотрит, что она девочка, – отлупит Мирошку так, что он долго будет помнить.

Мирошка опустил руки, и в тот же миг над крышей показались лица мальчишек – его товарищей.

– Защитникам Родины – ура! – во весь голос прокричал Мирошка.

– Ура! Ура! Ура! – дружно подхватили ребята.

У Дины отлегло от сердца.

– Динка! Ты кого провожаешь? – крикнул Мирошка и присел, чтобы лучше расслышать ее ответ.

Дина боязливо взглянула на него – нет ли тут какого подвоха? Она не привыкла так разговаривать с Мирошкой.

Но черные живые глаза Мирошки смотрели серьезно. Она удивилась и ответила:

– Я так… Я думала…

– Думают только умные люди да индейские петухи! – не удержался Мирошка и скорчил свою любимую гримасу.

Дина, против обыкновения, ничего не ответила на Мирошкину выходку. Она почувствовала в нем что-то новое и с интересом наблюдала за ним. Мирошка заметил внимательный взгляд Дины и, приподнимая над головой блинообразное кепи, прижимая руку к груди и нелепо приседая, сказал:

– Разрешите откланяться, мамзель?

– Шут гороховый! – с досадой воскликнула Дина. – Тебя бы вот с немцами воевать!

Мирошка обозлился и ответил:

– Не с вашим носом, мамзель, насчет войны рассуждать. Подите примите для успокоения ванну или прогуляйтесь до поэта Зараховича, он сочинит вам оду.

Дина повернулась и быстро пошла прочь. Мирошка всегда расстраивал ее, но иногда давал и умные советы. В самом деле, отчего бы не сходить к Косте? В эти необычные дни она совсем забыла о нем.

Дина завернула за угол, пересекла дорогу и вошла в просторный двор.

Как обычно, при встрече с Костей, она ощутила смутное волнение, тем более что они не встречались с тех пор, как в лесу, не простившись и не сказав ни слова, он ушел от нее. Надо было как-то объяснить те глупые слова, которые сказала она ему в последнюю встречу. А как сказать, что сказать, Дина не знала.

Она подошла к Костиному дому, и волнение ее усилилось, когда она услышала пение и веселые крики, доносящиеся из дома.

«Разве можно теперь петь?» – с негодованием подумала она и нерешительно постучала в окно.

Ей открыл Костя в новой коричневой рубашке с застежкой-молнией. Дине показалось, что он не обрадовался ее приходу, и она поспешила отказаться пройти в комнату.

– У вас гости! – сказала она сердито.

Костя посмотрел на нее внимательным ясным взглядом, и Дине показалось, что он понял ее мысли, разгадал тон ее голоса.

– Мы отца на фронт провожаем, Дина…

В это время в дверях появилась огромная фигура сапожника Зараховича. Он вытирал вспотевшее, красное лицо рукавом точно такой же, как у Кости, рубашки.

– Проходи, Дина, меня оплакивать, проходи! – весело приглашал он, для устойчивости широко расставив ноги, но все же покачиваясь. – А я думаю, кто еще из гостей? Будто все в сборе. – И он не к месту захохотал. – Зови, Костя, барышню на кружку пива.

Он ушел, и вскоре в комнате нестройно грянула залихватская песня.

Костя вместо того, чтобы приглашать Дину в комнату, как распорядился отец, прикрыл дверь в сени и сел на ступеньку крыльца.

– Садись, Дина, – указал он на место рядом с собой.

Она села.

– Иннокентий Осипович тоже послезавтра едет?

– Послезавтра, – печально ответила Дина.

– А ты не грусти, – посоветовал Костя. – Родину все защищать должны… Знаешь, Дина, вот как только объявили по радио о войне, я сразу подумал: поднимется наш народ – не пустит врага. Уйдут воевать наши отцы, братья… А мы что? По-моему, Дина, мы тоже что-то для Родины сделать должны. Я теперь день и ночь об этом думаю. Что бы сделать, а?

– Но ведь нас не возьмут на фронт, Костя?

– Вот в этом-то и беда. А зря не возьмут. Ну, что я, не смог бы стрелять? Я пулемет знаю, не только винтовку. А таких, как я, тысячи.

– Может быть, убежать на фронт, Костя? – оживилась Дина.

– Может, и на фронт, а может, что-то другое. Я не решил еще, – задумчиво сказал Костя.

«На фронт боится», – подумала Дина.

– Хочешь, я подарю тебе свои новые стихи? – сказал Костя. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты не велела мне, правда, писать тебе стихи, но, я думаю, теперь вся жизнь по-новому пошла, да и тогда это было под сердитую руку. Верно ведь?