Агния Кузнецова (Маркова) - Чертова дюжина

Я очень жду от тебя письма, Дина, даже больше, чем от своей сестры. Ты не удивляйся. Еще в тот вечер, когда мы сидели на берегу, я хотел сказать тебе… но не решился. В письме это сделать легче.

Знаешь, Дина, для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба. Вот почему я так жду от тебя письма и поэтому же мне без тебя скучно.

Не сердись на меня за эту откровенность. Напиши мне скорее.

К о с т я. 23 августа 1941 года.

Дина еще раз перечитала письмо. Она нисколько не рассердилась на Костю, напротив, чувствовала себя счастливой, ей хотелось наизусть заучить конец Костиного письма, рассказать кому-нибудь об этом. Но рассказать она могла только Нате, а та была с Костей в совхозе.

Дина еще раз вполголоса прочитала:

– «Для меня ты лучше всех девчонок в мире. И наверное, так будет до гроба», – и засмеялась тихим, счастливым смехом. – Теперь посмотрим, что здесь? – громко сказала она самой себе и осторожно, все еще улыбаясь, распечатала треугольный конверт.

Дорогая тов. Затеева! – с трудом прочитала Дина неразборчивые слова. – С первых же слов моего письма приготовьтесь к ужасной вести.

В одно мгновение улыбка исчезла с лица Дины, щеки и губы ее мертвенно побледнели. Буквы плясали, бумага дрожала в руках.

12 июля ваш муж Иннокентий Осипович Затеев погиб при взрыве мины. Я был очевидцем, так как шел сзади него на близком расстоянии. Тело его не найдено. Не отчаивайтесь…

Дальше Дина читать не могла. Она сжала письмо в руке, склонилась головой на перила и заплакала тихо, безутешно.

Потянулись мрачные, незабываемые дни.

Екатерина Петровна впала в бурное отчаяние: она истерически кричала, плакала и не замечала ни Дины, ни Юрика. Она почти не выходила из комнат и, когда затихала, сидела утомленная в кресле с мокрым полотенцем на лбу. На работу она не ходила.

А Дина, как и прежде, по утрам кормила и уводила Юрика в детский сад, а сама занималась с домохозяйками по ПВХО, затем шла на школьную площадку. В перерыв бегала домой проведать мать.

Все было прежним, но на все Дина смотрела теперь по-другому. Жизнь показалась ей более значительной, а всякая радость дороже, чем прежде. Днем она старалась энергичной работой отвлечь себя от тяжелых мыслей и советовала матери тоже идти на работу.

– Дома хуже, мамочка, – убеждала она Екатерину Петровну. Но та бессильно опускала руки, качала головой, шептала, что делать она ничего не может.

Вечерами Дина не могла справиться со своим горем. Она представляла себе отца, слышала его низкий голос, его смех, видела его походку и засыпала в слезах. Ночами ее преследовали кошмары, а утром, почти еще во сне, рождалась надежда, что, может быть, все это только сон. Но наступал день, надежда угасала, и снова с тяжелой головой, с ноющим от тоски сердцем Дина начинала очередной день.

Вскоре пришло официальное извещение о гибели Иннокентия Осиповича. С новой силой захлестнуло горе, но с этого дня раны медленно начали заживать. Так устроена жизнь. Мертвое не должно мешать живому.

В ясное сентябрьское утро Дина достала письмо Кости, перечитала его и радостно улыбнулась.

Немцы приближались к городу. День и ночь глухо гремела вдали канонада, стонала и сотрясалась земля от взрывов бомб. Над городом полыхало зарево, черные столбы дыма вздымались вверх, туманом окутывали город, реку, поля. Едкий дым днем закрывал солнце, а ночью – месяц и звезды. Город жил во мраке страшной, напряженной жизнью.

Теперь уже не только ночами, но и в разгар сумрачного дня то и дело на город налетали обнаглевшие вражеские самолеты, сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, бреющим полетом с воем проносились над крышами домов, зажигали их и расстреливали людей из пулеметов.

Дни стояли жаркие, точно время пошло вспять и снова вернулось знойное лето. В садах вторично зацвела черемуха, и старики считали это недоброй приметой.

Жить в городе становилось опасно и страшно. Жители стремились эвакуироваться в тыл, но было поздно: снаряды взрывали железные дороги, самолеты бомбили поезда. Вражеские бомбардировщики подкарауливали на трактах грузовые машины с эвакуированными и превращали их в черные, дымящиеся развалины.

В эти дни Затеевы пережили новый удар. В серый октябрьский день детсад, в котором находился Юрик, вывезли из города.

Прошло две недели, и на запросы родителей председатель сельсовета, куда был эвакуирован детский сад, ответил, что дети к ним не приехали.

Екатерина Петровна снова впала в бурное отчаяние. Она совсем перестала есть, поседела.

Исчезновение Юрика Дина переживала так же тяжело, как и смерть отца. Ни на минуту она не забывала о брате, и, как страшные призраки, перед ней вставали воспоминания.

Вечерами в пустой беленькой кроватке с сеткой чудилась ей русая головка Юрика, в комнате ясно звучал нежный голосок:

«Дина, сегодня ты усипишь меня или мама?»

Временами ей слышался его смех или плач, и она, заливаясь слезами, бесцельно бродила по опустевшим комнатам, где каждая вещь напоминала о брате.

С каждым днем враг подходил все ближе и ближе к городу.

С оборонным заводом, на котором работала Екатерина Петровна, Затеевы уезжали в тыл. В один чемодан они собрали самые необходимые вещи, в мешок уложили провизию на дорогу.

В день отъезда Дина решила закопать в саду свои любимые вещи. Она ничего не сказала матери и, остро отточив лопату, стала рыть между кустов яму. Жирная земля, переплетенная корнями кустарников, поддавалась с трудом.

– Динушка, что ты это делаешь? – раздался за ее спиной голос Игоря Андреевича.