Агния Кузнецова (Маркова) - Жизнь зовет

– Нет, не показалось, – отвечает он. – Спать захотелось – вот и не стал ужинать.

Но слова Тихона не убеждают Ваню. Он долго лежит с открытыми глазами и перебирает в памяти разговор с Павлом. Нет, решительно ничего не сказали ни он, ни Тихон, на что можно было бы обидеться. «Просто у Павла тяжелый характер», – решает он. Но Павел понравился ему с первого взгляда. И Ваня думает о том, что хорошо было бы подружиться с ним. Кажется ему, что Павел может быть хорошим другом. А такого друга у Вани нет. Почему нет? Он и сам не знает. С первых классов Ваня то староста, то комсорг, а в прошлом году выбрали его секретарем комсомольской организации школы, несмотря на то что был он восьмиклассником. Привык дружить со всеми сразу, а одного друга – настоящего – у него пока еще не было.

Утро мрачное и холодное. Воет ветер по бескрайным просторам полей. Они тянутся до горизонта, однообразные и унылые, подернутые легкой дымкой тумана.

Мальчики вооружились лопатами. Они неумело подкапывают гнезда картофеля, оставляя клубни в земле или перерезая их. Рыжая ботва ровными рядами ложится по межам.

Девочки собирают картофель в большие корзины с двумя ручками, ссыпают его в кучи и первые часы не переставая удивляются огромной величине картофелин.

– Ребята, смотрите, какой поросенок! – кричит Рита, с трудом поднимая одной рукой картофелину чуть не с голову величиной.

– Вот это да! – восторгается Ваня.

Рита давно уже бросила картофелину в корзину, прикрыла ее другими и вместе с подругой высыпала картофель в кучу, растущую с каждой минутой ввысь и вширь. Но восторженная улыбка все еще не сходит с лица Вани. Он стоит, все так же вонзив лопату в землю, положив на черенок скрещенные руки, а на руки подбородок.

– Не иначе, раздумывает, откуда такая картошка берется! – хихикают девочки. – Спящая красавица!

Римма Владимировна разгибает уставшую спину:

– Зайцев! О чем размечтался? Задерживаешь девочек!

– Да, правда, задерживаю, – отвечает Ваня, поспешно наступая ногой на лопату.

Павел работает по соседству с Ваней. Он молчалив, невесел. Ему не хочется ни говорить, ни двигаться. Ему хочется спать, спать, спать, как почти всегда в последнее время.

В полдень у дороги останавливается полевая кухня.

– Обед! Обед! – бурно радуются ребята, бросают где попало лопаты и корзины, бегут под горку к ручью умываться.

Как хорошо сидеть на просторе бескрайнего поля, с миской горячего супа на коленях! Умело или нет он приготовлен – кто его знает! Но после шести часов работы невозможно припомнить что-либо вкуснее этого супа с крупно накрошенной картошкой, с пшенной крупой и с жирными кусочками баранины.

Павел аккуратно завертывает в бумагу немытую миску.

Около него останавливается Рита. На ней коричневое, измазанное землей пальто с поясом, на ногах теплые носки и туфли. Голову, как русские молодухи, она повязала серым в крапинку ситцевым платком. В руке у нее надкусанный турнепс.

– Хочешь? – спрашивает она и улыбается. – Сочный и сладкий!

– Хочу! – говорит Павел, хотя и равнодушен к сладкому.

– Ну, тогда бежим! Там целое поле турнепса.

Они бегут сначала по картофельным межам, потом пересекают дорогу, пробираются в мелких лесных зарослях и выходят на поле турнепса. С двух сторон поле огибает другое, больше чем наполовину убранное, еще такое непривычное в Сибири, – поле кукурузы.

Павел никогда не видел, как растет кукуруза. Он останавливается и рассматривает толстые стебли, поднимающиеся выше его головы, длинные отвислые листья, напоминающие листья комнатного цветка – амариллиса.

– Походит на пальму, а идет на силос, – говорит Рита. Она стоит на поле турнепса, и ботва закрывает ей ноги до колен.

Рита и Павел рвут турнепс в обе руки, чтобы отнести ребятам.

– Он хорошо утоляет жажду и вкусно хрустит на зубах, – смеется Рита. У нее задорно морщится короткий носик и в глазах прыгают веселые искорки.

Обратно они идут медленно. Павлу хочется, чтобы этот путь был как можно длиннее, потому что ему нужно поговорить с Ритой, многое спросить у нее. Но он молчит. Заговаривает не он, а она:

– Ты кем хочешь быть?

– Не знаю.

Павел отвечает искренне. Когда он думает о будущем, ему рисуется темная, беззвездная ночь.

– Не знаешь? – удивляется Рита. – А я педагогом. Что? Неинтересно?

– Почему? – пожимает плечами Павел. – Если влечет к этому делу, то интересно. Но я бы не мог быть педагогом.

– Почему? Разве неинтересно воспитывать человека, помогать избавляться ему от всяких недостатков?

– У тебя что, мать учительница?

– Нет, отец педагог. А у тебя?

– Мама у меня работает воспитательницей в детском саду. А отца нет. Впрочем, есть, но он ушел от нас, когда мне было двенадцать лет.

– Ушел! – с возмущением и ужасом говорит Рита. – И ты его любил?

– Очень любил. Больше всех на свете.

Рита с состраданием смотрит на Павла.

– Знаешь, Павел, – говорит она, – как бы я хотела быть такой, как Макаренко! Вот бы дали мне колонию малолетних преступников, и я бы их перевоспитывала…

Яркая краска заливает лицо Павла.

– Думаешь, это легко? – говорит он. – Трудно перевоспитывать не только настоящих преступников, но даже и тех, кто случайно совершил преступление, потому что и у этих на душе такой мрак, такое отчаяние…

Рита слушает Павла. Она чувствует: что-то в этом разговоре задело его за самое сердце. Волнение охватывает ее, и она смотрит на Павла настороженным взглядом.

«Ни на один день невозможно отойти от прошлого, – думает он, – решительно все напоминает… Уехать бы в другой город или куда-нибудь на Север…»

И он представляет снежные горы, карликовые березки, покрытые пушистым серебром куржака, и непроглядную, спокойную ширь тундры.

Они уже подошли к картофельному полю. Павел молча отходит от Риты, берет свою лопату и с ожесточением всаживает ее в землю.

К вечеру на коне прискакал из правления колхоза рябой толстый парень.

– Кончай работу, замерять буду! – командует он и идет по полю, неодобрительно поглядывая по сторонам. – Картошку пооставляли! – говорит он, наклоняясь. – Что это? Что это? – приговаривает он сердито, поднимает картофелины и, прищурив глаз, долго целясь, запускает их в кучу. Видимо, это доставляет ему удовольствие. – Поначалу прощается, – говорит он обеспокоенной Римме Владимировне, – а завтра такую работу принимать не буду.

Он снимает привязанный к седлу двуногий деревянный треугольник и замеряет обработанное учениками поле.

Деревянные ноги проворно шагают по полю, и так же проворно парень считает.

– Два, четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать.

Тихон бежит сзади и тоже считает вслух. Ему кажется, что придирчивый парень обязательно просчитается.