Лев Правдин - Океан Бурь. Книга первая

Его размышления были прерваны словами «святой девы»:

— Ну, конечно, ты только это и знаешь, дрянной ты мальчишка. Ну, что глазами моргаешь? Стыдно, наверное!

В это время сын издал такой восторженный звук, что было ясно, что ничуть ему не стыдно и что он вполне удовлетворен своим действием. Мать вытерла его и, приподняв, прижала к груди. Теперь он глядел через ее плечо, кулак во рту, а розовый задок где-то около материнской щеки. Необходимо было подняться и снять с веревки сухую пеленку. Художник спросил:

— Можно вам помочь?

— Ну конечно, — засмеялась Валя. — Вон та, крайняя, наверное, уже высохла…

— Эта? Я не сказал бы…

— Ну тогда следующая. Да не та, не та! Вот спасибо за помощь вашу…

Она, продолжая смеяться, смотрела, как Валерий Ионыч приближается к ней с пеленкой в руках, и тут перед ней предстало ее прошлое: она увидела Михаила Снежкова.

Стоит там, за калиткой, и смотрит на нее. Ей почему-то сделалось очень страшно, и она крепче прижала к себе сына и подумала, что она сейчас упадет, если не будет за него держаться. А Снежков все смотрит, смотрит, и это так долго, что у нее затекли руки и пересохло во рту.

Стукнула калитка, и видение исчезло.

И тут оказалось, что прошло только несколько мгновений, так что она не перестала даже смеяться, а Валерий Ионыч еще не успел подойти к ней с пеленкой в руках. А ей показалось — прошла вечность.

Только потом, оставшись одна, она вспомнила лицо Снежкова, его тоскующие глаза и поняла, что он приходил на самом деле. Но возникло какое-то препятствие, и он исчез.

Что это было за препятствие, она узнала только через много лет.

Когда Володя был маленький, он не мог выговорить сложного имени художника — Валерий Ионыч — и звал его просто: Ваоныч.

В это время он уже позировал для картины, которая прославила Ваоныча. Было это так: рано утром художник умывался на дворе. Из дома вышла Валя в своем домашнем цветном сарафане и остановилась на крыльце. На ее плече сидел голый двухлетний Володя. Он, растопыривая пальчики, хватал розовый воздух и громко требовал:

— Дай!..

— Ну что тебе дать, ну что, что? — счастливым голосом строго спрашивала мать.

— Дай!..

Художник засмеялся.

Мать тоже засмеялась, смущенная тем, что посторонний человек подсмотрел ее откровенную гордость.

— «Дай, дай». Весь мир тебе дать — и то мало будет, — с притворной ворчливостью проговорила она.

И вдруг Ваоныч перестал смеяться, лицо его побледнело.

— Весь мир, — задумчиво повторил он. — Да, пожалуй, ему будет мало, если только весь этот наш мир… — И вдруг оживился, подбежал к крыльцу и попросил: — Знаете что, постойте так немного. Сколько сможете. Я сейчас.

Бросив полотенце, он кинулся в дом. И тут же вернулся с альбомом и карандашом.

— Да я хоть платье получше надену, — смутилась Валя.

— Не надо. Ничего не надо! Так очень хорошо.

Он писал целое лето. Очень часто он просил Валентину Владимировну выйти с сыном на крыльцо. Старенький сарафан, в котором она управлялась в доме, совсем сваливался с плеч. Она сшила себе другой, из точно такой же материи. Но когда она вышла в новом сарафане, художник поднял такой крик, словно его обокрали.

Она рассмеялась и надела старый.

К осени картина была готова. Володя, когда подрос, несколько раз ходил в музей посмотреть на нее. Ничего, кажется, особенного и нет на этом полотне: стоит молодая женщина в стареньком цветном сарафане. На ее плече сидит голый малыш и требовательно тянет руки к розовому просыпающемуся небу.

Называется картина тоже очень просто: «Дай!» Картину возили на выставку в Москву, снимки с нее печатали в журналах, и Ваоныч подарил Володе великолепного деревянного коня. Весь рыжий, а грива и хвост черные.

Вскоре Ваоныч женился и переехал к своей «пигалице» — это Еления так называла свою сноху и говорила, будто она женила Ваоныча на себе. Сам он не догадался бы. И еще Еления говорила, будто молодые живут «в норушке на горушке», и Володя подумал, что это очень, наверное, интересно, но мама ему сказала, что ничего в этом интересного нет, просто у них там очень тесная комнатка на пятом этаже. И жена у Ваоныча оказалась маленькой, тоненькой, с жиденьким белобрысым хвостиком волос. Она ходила по дому, который ей с гордостью показывал муж, и все время пожимала острыми плечами и улыбалась так, будто она тут одна взрослая, а остальные все малыши, и она их за это только и терпит.

Еления сказала Ваонычу, что не желает больше видеть «пигалицу» в своем доме. Ваоныч только махнул рукой. Теперь он приходил в свою комнату только работать, потому что в «норушке» было очень тесно. Все ее побаиваются, Елению-то, и это обстоятельство как-то смущало Володю, потому что сам он никак не мог преодолеть робости. Но, будучи человеком вообще-то не робким, и жизнерадостным, он думал, что вырастет и перестанет бояться.

В спальне из фонаря в потолке струятся широкие солнечные полосы, в которых вспыхивают искры пылинок. От бревенчатых стен идет горьковатый запах хвои и меда. По вечерам, когда мама, укрыв сына одеялом, потушит свет и уйдет, из фонаря сейчас же потечет зеленоватый свет вечкановской звезды. Засыпая, Володя думает, что от звезды тоже пахнет хвоей и медом, и что все на свете: и дом, и солнце, и звезды, и весь мир — сработано могучими и добрыми руками Великого Мастера. И всегда ему казалось, будто дед его стоит тут, у кровати, большой, бородатый и добрый.

Наверное, он улыбался, когда вырубал в сенях свое завещание, и при этом думал, что у него теперь есть наследник, которого он сам вырастит и научит своему веселому ремеслу.

Скачка на неоседланной лошади, встреча со слоном, охота на тигра… Нет, сначала была охота, а потом уже появился слон. А на лошади — это уж когда выздоровел, но еще мама не позволяла выходить за ворота и подолгу рассиживаться на крыльце.

А все началось со свинки. Если бы Володя не заболел, то он уехал бы, как все ребята, в детский лагерь на все лето, и ничего бы такого не было. Ни слона, ни лошади.

Ну, все равно, случилось бы что-нибудь другое. Не может быть, чтобы так уж ничего и не было. Всегда что-нибудь должно быть, особенно если столько отважных долго находятся вместе — Володя и еще кто-нибудь из его друзей. Обязательно что-нибудь получится.

Володя только что окончил второй класс. Он маленький, светловолосый и кареглазый, как мама, которая всегда говорит, что ростом он удался в нее, а характером в деда. Это верно, характер у него такой, что она ничуть не удивится, если вдруг узнает, что ее сын улетел на Луну.

Так уж и улетел. Если бы она знала, как это трудно, не говорила бы. Володя знает: очень трудно. Но ничего невозможного нет, во всяком случае, письмо насчет полета в космос уже написано, только еще не выяснено, куда его послать.