Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Жуткие рыбьи глаза! Пустые и холодные, лишённые всякого смысла. Да, это мне в тот миг так показалось!

Случается счастье, в которое не веришь, но приходит порой и беда, в которую тоже не можешь поверить. Тогда мы тотчас же закрываем на неё глаза и тешим себя мыслью, что всё это сон. Такое вот и стряслось со мной. Крепко зажмурившись, я открыл глаза, снова закрыл, и вновь открыл:

— Женщина, кто ты?

— Всю ночь вздохнуть мне не дал, а теперь не узнаёшь?

Я не поверил не только глазам, но и ушам своим. «Не иначе, как всё это мне чудится, — подумал я, — такое ведь может привидеться лишь во сне, — и это, конечно, сон».

Я ущипнул себя — больно. Нет, думаю, какой же это сон? Горе, трижды горе тебе, Караман! Думал, что прошёл сквозь огонь и воду, а тебя, несчастного, поджидала великая беда.

Я попятился, дикими глазами уставившись на торчавшую из давильни женскую голову. Нет, глаза не обманывали меня: передо мною была вылитая обезьяна с поганой рожей. «Неужто это исчадие ада я ласкал и целовал всю ночь? Почему я не ослеп, если суждено было мне увидеть это уродство?» И недавние поцелуи тут же вызвали во мне тошноту и отвращение. «Ах, лучше бы совсем не рассветало, — с ужасом думал я, — и я бы отправился на тот свет, храня на губах вкус опьяняющих ночных поцелуев. Мне больше уж ничего не надо было от жизни! Ах, Арета, Арета, попадись ты мне сейчас, я ощипал бы тебя, как воробышка! Впрочем, всё это ведь не только твоих рук дело, тут без участия девушки ничего бы не вышло!»

Что ж мне теперь, думаю, делать? Великая беда, как и большое счастье, омрачает рассудок. И я, опять взглянув на торчащую из давильни голову женщины, как безумный, выбежал из шатра.

Есть люди, которые одинаково смеются и на свадьбе, и на кладбище. Что же касается меня, то я, обычно, вовремя умел посмеяться и вовремя поплакать. Однако на этот раз слёзы мои не наполнили Риони и не превратили реку в море. Из глаз моих не пролилась ни одна слезинка. Но если б мои слёзы не текли прямо в душу, их потоки не только бы переполнили Риони, но и затопили бы весь мир.

Окаменей моё сердце, если не хочешь, чтобы беда извела тебя вконец!

Горе испепелило моё сердце, и мне даже показалось, что и Риони стонет, как моё сердце, что горюет мой конь, и что скорбят вместе со мной небеса и земля. Это сочувствие, это понимание непоправимой моей беды пролилось мне на душу бальзамом, и я почувствовал некоторое облегчение.

И вот уже солнце по-иному взглянуло на меня, словно застыдилось от сознания своей вины и, покраснев, стало уверять: «Всё, что произошло минувшей ночью, случилось оттого, что я долго давало храпака».

Совсем недавно я видел сон: меня собиралась укусить лиса, я поймал её, размозжил ей голову большим деревянным молотком, содрал с неё шкуру и… на руках у меня оказалась голая женщина… Живая, конечно. И вот, вспомнив в ту минуту об этом, я подумал: сон в руку. И я поверил тогда в мудрую народную поговорку, гласящую, что женщина родилась на две недели раньше дьявола. Воистину это так! А я-то ещё удивлялся, что-то уж слишком легко покорилась девушка моей воле! Обманули тебя, Караман, ох, как обманули!

Нет, этого я не мог так оставить. Я должен был кого-то убить, задушить!

Вошёл в шатёр. Она уже сидела на скамеечке, зарывшись лицом в ладони. Не знаю, с перепугу, или ей было холодно, но её била сильная дрожь. Это несколько поубавило мой пыл. Но всё же я с отвращением бросил ей:

— Ну что, обманула меня, обезьяна?!

— Своё получил, так уже обезьяной стала?! А ночью, когда обнимался, я красивая была?! — всхлипнула она.

— Молчи, молчи и не поминай про прошлую ночь! Не распаляй мой гнев, страшила!

— Пусть бараконская икона тебя проклянёт! Ночью всё твердил, что я сладка, как мёд, а теперь я, оказывается, страшилище? И впрямь ошиблась, что снизошла до такого недостойного, как ты! Кто тебя просил, если ты меня не хотел, а? Арета убедил меня. «Караман, мол, просит передать, что и дня без тебя прожить не может…»

— Дура ты, разве я тебе просил это передать? Зарежу, как курицу, а потом иди, обманывай рыб в Риони!.. — И я схватился за рукоятку кинжала.

Девушка бухнулась на колени и обняла меня за ноги…

— Клянусь всевышним, не знала я, что в душе у тебя другая… Ты только не убивай меня, а я всю жизнь буду тебе послушной рабой.

— Меня не проведёшь! — грозно рявкнул я.

— Тогда убей! На, убей, чего ждёшь? — крикнула она и подставила мне грудь. — Мне и того достаточно, что я приму смерть от твоих рук. Ну, что же ты тянешь? Обнажи кинжал и рассеки мне пополам сердце! Не бойся, оно, даже рассечённое, всё равно будет верно тебе. Не прокляну, нет! Мою любовь к тебе я унесу на тот свет!.. Если я виновата, то только в том, что полюбила тебя с первого взгляда… Любовь требует жертв… Ну, чего же ты медлишь? Убивай!.. Одно тревожит меня: может быть, вместе со мной ты убьёшь и своего ребёнка…

Кровь застыла у меня в жилах, а рука примёрзла к рукоятке кинжала.

Я долго стоял, не шевелясь.

Затих шатёр. Умолк и шум воды… Вдруг в дверь шатра осторожно постучали.

— Не бойся, Караман, это я, Арета!

— Арета?

Известное дело, человека нередко можно довести до того, что он становится страшней лютого зверя. Кровь снова бросилась мне в голову, и я, рассвирепев, повернулся к дверям.

— Арета, уйди с глаз долой, иначе я насажу тебя на кинжал, как шашлык.

— Да ты что, ошалел, что ли?! — удивился он, — ступай испей холодной водицы из Риони и успокойся!

Одному богу известно, что в тот момент я с большим бы удовольствием выпил тёплой крови своего свата!

— Арета, как мужчина, предупреждаю тебя, уходи! Я чую запах крови!..

— Чьей крови, зятёк? Что за вздор ты там плетёшь?

— Слушай, сват! — подступил я к нему вплотную, — то, что у тебя нет подбородка, это весь свет знает, но теперь я вижу, что у тебя и совести нет. Ты только и годишься на то, чтобы насадить тебя на кинжал, изжарить и бросить твоё поганое мясо бешеным псам!

— А сырое они не съедят? — ехидно спросил он. — Знаешь что, Караман, дорогой, брось-ка ты эти глупые штуки и лучше соберись с умом, пока разгневанный Оман не нашёл тебя и не отнял с таким трудом похищенную девушку.

От невозмутимого спокойствия свата я ещё больше разгорячился. Клянусь, что погрузись я в это мгновение в холодную Риони, река бы закипела. От его откровенной наглости язык мой прилип к гортани, и я не смог вымолвить ни слова.

— Не ерунди, Кантеладзе, — продолжал он, — что, девушка сбежала от тебя в дороге?!

— Арета!.. — я бросил одно это слово, но сколько в нём было пылавшей ярости!

Арета заглянул в шатёр.

— Ба! Да она здесь! Здравствуй, Пасико! — он почтительно склонил перед ней голову и снова повернулся ко мне: — Будет! Не одними же шутками кормиться! Ты теперь женатый человек, и от тебя уже требуется больше степенности и выдержки. Да не ворочай, как бык, глазищами! Такую красотку помог я тебе похитить, подарил тебе радость, достойную царевича, а ты ещё недоволен? Ну, хватит хмуриться, иди, поцелуй меня в лоб!