Евгений Фёдоров - Шадринский гусь и другие повести и рассказы

— Помилуй бог, какой красавец. Хорош! — засмеялся Суворов и заторопил денщика: —Живей, живей!

Все расселись за столом и с нетерпением ждали знатного гостя.

Суворов вошел в зало в блестящем парадном мундире, при всех орденах. Сияющая от такой чести хозяйка подвела к нему женихов. Он подал им руки, усердно пожав солидному доктору и морщась при взгляде на второго жениха.

Начался обряд венчания. Пастор возгласил слова молитвы. Первая пара смиренно подошла и, скромно потупя глаза, прислушивалась к тому, что изрекал пастор. Суворов чинно стоял, пристально глядя на молодых.

За первой парой к пастору подвели вторую. Суворов болезненно сморщился. Нахмуря брови, прищурясь, он рассматривал прическу щеголя. Он поводил носом, принюхивался, тихохонько поплевал в сторонку. Видимо, терпение Суворова истощилось, и он стал нашептывать:

— Щеголь! Помилуй бог, какой щеголь. Голова с походный котел. Прыгунчик! Пахучка!

Суворов вынул платок и зажал нос.

Обряд венчания окончился. Фельдмаршал подошел и поздравил молодых.

— Ну, как дела, Карл Карлович? Больных много? — дружески похлопал он доктора по плечу.

Почтенный доктор вкрадчиво и корректно отвечал Суворову.

Но тут и второму молодожену захотелось поближе познакомиться с высоким гостем. Но лишь только он подошел, как Суворов, схватив платок, зажал им нос, с насмешкой разглядывая его вычурную прическу…

Начался бал. Заиграла музыка. Суворов бережно взял за руку дочь хозяйки и повел ее в полонезе. Невеста нежно зарумянилась, польщенная вниманием фельдмаршала. Не обидел он и вторую молодицу — племянницу хозяйки. Прошел и с ней в полонезе…

Между тем веселый щеголь, разнося резкие ароматы помады и духов, не замечая неприятного впечатления, произведенного им на посаженого отца, бабочкой порхал по комнате. Он дирижировал танцами, размахивал руками, расшаркивался перед дамами, изображая собою великосветского льва, совсем не понимая, насколько смешны и крикливы его повадки и наряд. После бойкого танца, проводя даму на место, он наступил Суворову на ногу. Фельдмаршал сморщился, сжался и, схватившись за конец ступни, закричал:

— Ай, ай, ходить не могу! Господи помилуй, хромаю, калекой стал…

Все встревожились. Обескураженная хозяйка бросилась к Суворову. Подавая кресло, умоляла его присесть. Молодая жена недовольно отвернулась от своего щеголя. Да и он изрядно побледнел. Меж тем Суворов, раскачивая головой, скороговоркой упрекал:

— У, кургузый щеголь, без ноги сделал. Голова с хохлом, с пребольшим хохлом. Ой, помилуй бог, калекой стал. Ох, красноголовка! Вежливка! Пахучка!

Хозяйка бессильно опустила руки. Гости смущенно переглядывались.

Вдруг фельдмаршал вскочил со стула и поклонился вдове.

— Маменька, — обратился он к ней ласково, — маменька, где та щетка, которой перед свадьбой обметали у вас потолки, круглая такая, вот как голова этого щеголя. — Он показал на неподвижного Ульриха.

Все недоуменно переглянулись. Штаб-лекарша в испуге пролепетала:

— На дворе она.

— Ах, покажите ее мне!

Трудно было отказать в просьбе такому знатному гостю, каким являлся фельдмаршал. Делать нечего — пришлось принести со двора круглую щетку на длинной палке. Суворов взял ее в руки и, внимательно разглядывая, покачал головой.

— Славная щетка! — сказал он и многозначительно посмотрел на щеголя, который в отчаянии сгорал от стыда. Фельдмаршал меж тем продолжал: — Точно парикмахерский болван. Брутова голова. Важно причесано, помилуй бог, как гладко, только стены обметать. Бруты, Цезари, патриоты на козьих ножках, двулики-экивоки. Языком города берут, ногами пыль пускают… а головы пуф. Щетка! Ей-богу, щетка…

Суворов тут проворно повернулся на одной ноге, отдал щетку и, отряхнув руки, заговорил с хозяйкой о солдатской кашке и щах. Он взял хозяйку под руку и провел кругом зала, оживленно беседуя с ней, совершенно забыв о только что происшедшем. Понемногу успокоились и гости. Вновь раздались шутки и смех. Только один злосчастный щеголь все еще не мог опомниться. Он все время теперь жался к стене, словно стараясь уйти в нее и скрыться от Суворова.

Зажглись огни. Гости двинулись к столу, где поджидал сытный ужин. Фельдмаршал уселся между новобрачными. Он поднял торжественно бокал и выпил за их здоровье. Хозяйка поставила перед ним два горшка с горячими щами и кашей. Суворов попрбсту вытащил солдатскую деревянную ложку и принялся за еду. Все последовали примеру.

На другой день он прислал хозяйской дочери роскошный серебряный сервиз. Молодая жена щеголя не получила подарка.

— Ну теперь, помилуй бог, она расчешет своему щеголю кудри. Ой, расчешет!

1951

В Сибири в старое, недоброй памяти время живали помпадуры живописнее и поразительнее российских. В местах, столь отдаленных от Санкт-Петербурга и от всевидящего ока столичной бюрократии, водились редкостные по своей тупости и бесстыдству «зубры». Сибирские губернаторы считали за непреложный закон, что губернаторская власть — превыше всего на свете, а особа самого господина губернатора возводилась в ранг священный, божественный, при виде которой все обычные смертные должны были впадать в страх и трепет. И в каждом, даже малозначащем, слове его превосходительства чинодралы и вицмундиры старались узреть мудрое глубокомыслие, хотя зачастую голова господина губернатора была не что иное, как пустопорожнее место.

К таким именно особам, без сомнения, может быть отнесен и его превосходительство тобольский губернатор господин Энгельке.

Этот государственный муж весьма ценил раболепие и высокопочитание. Зная эту слабую струнку его превосходительства, можно было разыгрывать далеко не тонкие и деликатные мелодии на его душе и тем отыгрываться от самых неприятных дел.

Именно этим и воспользовались чиновные люди Тюмени, у которых рыльце оказалось в изрядном пуху. В торговом и бойком городе Тюмени в 1848 году обнаружились солидная растрата и лихоимство. К ней было причастно немало служилых людей, подвизавшихся в учреждениях, где всегда совершались судебные и торговые сделки. Факты были вопиющие: казалось, грозная Фемида должна была распалиться гневом и ударить мечом по недостойным рукам. Недаром законники и фарисеи судейских мест повязали на глаза благородной Фемиде аккуратный платочек. Благодаря этому богиня правосудия и на этот раз промахнулась.

В качестве неподкупного судьи и карателя в город Тюмень пожаловал сам тобольский губернатор господин Энгельке.

Казнокрады и лихоимцы перепугались и ждали для себя тяжелых последствий.