Пантелеймон Романов - Русь. Том II

Маша с Максом сидели в стороне на поваленном дереве. На Маше было синее платье с белым горошком, а на голове беленький платочек, повязанный концами назад. Она, видимо волнуясь за Шнейдера, не отрываясь, следила за ним, когда он остановился у пня.

Макс сегодня, вопреки своему обыкновению хорошо одеваться, был в старенькой тужурке и синей косоворотке.

По этому поводу Шнейдер, ещё в городе покосившись на него, сказал:

— Решил приодеться с о о т в е т с т в у ю щ и м образом?

— Что? — спросил Макс, не расслышав, но улыбнувшись, думая, что Шнейдер сказал что-то смешное.

Шнейдер ничего не ответил…

Некоторое время Шнейдер выжидал, стоя около пня.

— Товарищи, буржуазия сколачивает свои силы. Главная её цель — сделать рабочих покорными своей воле. Она пытается милитаризировать заводы, то есть прикрепить вас к ним, сделать вас своего рода крепостными. Открытым путём она боится пойти на это, поэтому хочет привлечь вас к выборам в военно-промышленные комитеты, куда, конечно, выберут послушных меньшевиков, и они продадут вас со всеми потрохами…

— Чёрта с два! — произнёс кто-то.

— Энергичными восклицаниями дела не сделаешь, — откликнулся Шнейдер на голос, — а нужно решить, идти при таких условиях в промышленные комитеты рабочим или не идти?

— Чего же самим-то под обух лезть?

— Своими руками петлю себе на шею накинуть? — раздались голоса.

— Они рассчитывают, что с вовлечением вас в промышленные комитеты забастовки прекратятся, и тогда золото широкой рекой польётся в их карманы, а вы останетесь опять ни при чём, несмотря на все сладкие обещания.

— Ну их к чёрту с их выборами! — сказал рабочий, сидевший впереди, сорвав горсть травы и бросив её на землю.

— Нет, это неправильно. Мы пойдём на выборы, но используем их в целях нашей агитации. Мы будем иметь возможность поговорить. Но мы должны воздержаться от какого бы то ни было участия в деле обороны, какими бы сладкими коврижками нас ни заманивали, и бастовать! Бастовать! Буржуазия знает только один сильный аргумент: убытки. По отношению к ней это самое убедительное средство. И мы должны её бить этим аргументом. Чем она больше жиреет, тем больше мы будем худеть. А я предлагаю сделать наоборот.

Он отошёл от пня, вызвав последней фразой несколько улыбок, потом сейчас же погрузился в книгу, как будто совсем не интересуясь впечатлениями от своего выступления.

После минутного молчания вдруг заговорили все.

— Правильно!

— Иного исходу и нету. Закрывай лавочку.

— Что ещё другие скажут…

— С другими нечего церемониться, можно и подогнать.

— Известное дело, немало таких, что десять рублей в сутки получают, так тем чего бастовать.

— Прихвостней к чертям!

Говорили ещё человека три; потом вышел какой-то улыбающийся парень, комкая фуражку в руках. Его сзади с шутками подталкивали, поощряя к выступлению. Он улыбался улыбкой доброго малого, который говорить не мастер и если чего напутает, то сам первый же засмеётся и, махнув рукой, уйдёт.

И все смотрели на него с такими же улыбками.

Он постоял, стараясь не смотреть на лица, а вверх, мимо них, чтобы собраться с мыслями, и старался не слушать обращённых к нему поощрительных восклицаний.

Но постояв немного, он опять улыбнулся, ещё более широкой и добродушной улыбкой, и сказал:

— В мыслях было много, а сейчас всё выскочило. Одним словом, говорить долго нечего: в комитеты не ходить, а сматывай удочки и вся недолга. Вот и вся речь, — прибавил он уже под общий смех и, махнув рукой, в которой у него была фуражка, скрылся в раздвинувшейся толпе рабочих. Видно было, как они провожали его поощрительными восклицаниями и похлопыванием по спине.

— Товарищи, — сказал председатель, опять подходя к пню, точно это была трибуна, — уступки, которые делает сейчас царизм, идут на руку буржуазии и меньшевикам, которые держат руку буржуазии, а никак не нам. Они играют в парламентаризм. Наша же борьба не парламентская. Наша борьба будет на улице. Нам никаких уступок со стороны царизма не нужно, кроме одной…

— Чтобы он убирался к чёртовой матери, — сказал кто-то негромко сзади.

Все засмеялись.

— Совершенно верно, — подхватил оратор. — Итак, наша линия ясна! Ни в какие соглашения с буржуазией не входить и бастовать, бастовать.

— Правильно!

Когда после массовки садились в поезд, то увидели, что из встречного поезда выскочили два человека в пиджаках с усиками и растерянно смотрели на рабочих. Но сейчас же сделали вид, что они ими нисколько не интересуются.

— Опоздали! — послышались веселые иронические голоса.

А добродушный парень замахал в окно фуражкой и крикнул:

— Мы уже всю закуску съели, покамест вы собирались.

И было видно, как один из приехавших с досадой плюнул и отвернулся.

— Премии нынче уже не получат, — сказал кто-то из сидевших в вагоне, — зазря спешили.

— А всё-таки, откуда они узнали?

— Добрых людей много…

Уже три дня, как завод, на котором перед своим арестом работал Алексей Степанович, остановился. Рабочие приходили на завод, но сидели, ничего не делая, ходили в курилку и не отвечали на вопросы старших мастеров и администрации.

В 12 часов около ворот завода остановился автомобиль, и вышли несколько человек в пальто и шляпах.

Это были члены Думы, приехавшие убеждать рабочих продолжать работу.

— Кадеты приехали! — послышался чей-то торопливый и в то же время весёлый голос.

— В начале войны тоже ездили, всё на автомобилях.

— А потом автомобили надоели — на нашей шее поехали.

— Вот, вот, — говорили рабочие.

Когда рабочих стали собирать для беседы, все нехотя поднимались, сходились в инструментальный цех, где было чище и свободнее.

Своим равнодушным видом рабочие как бы показывали, что они идут только потому, что это члены Думы, и хотя они г о с п о д а, в шляпах, всё-таки они попробуют их послушать.

В цеху среди синеватой дымки под стеклянной полукруглой крышей из мелких стёкол, с железными ажурными стропилами и скрепами, уже гудели голоса, и входили всё новые и новые группы.

Члены Думы, стоя тесной кучкой, ждали, когда соберутся рабочие, изредка переговариваясь между собой. Рабочие, пришедшие первыми, стояли близко от членов Думы и разглядывали их.

— Товарищи! — сказал один из депутатов, полный человек, с румяным лицом и в очках. Он снял шляпу и, глянув себе под ноги, встал на сломанное чугунное колесо, чтобы быть выше. — Товарищи! То, что вы сейчас делаете, — это преступление перед страной и союзниками. Вы отдаёте врагам свою родину, вы предаёте своих братьев, сидящих в окопах! — выкрикнул он, взмахнув шляпой. — Вы хотите, чтобы немцы у нас стали хозяевами?…